Владимир Ильин - 500 лет до Катастрофы

А люди все равно умирали один за другим, и сначала это было страшно и необычно — видеть, как на твоих глазах от неведомого недуга сгорает заживо человек, мечась в горячечном бреду, и чувствовать, как угасает под твоей рукой пульс в его запястье, и слышать, как он что-то шепчет — особенно тяжело было тогда, когда умирающий великодушно благодарил тебя, так и не сумевшего его спасти, несмотря на все старания, — но потом чувства притупились, навалилась черная, тупая усталость, застилавшая глаза пеленой, и Бор ловил себя на том, что равнодушно, как компьютерная программа, фиксирует, непонятно для чего, точное время смерти каждой очередной жертвы.

Впрочем, люди в поселке тоже постепенно привыкали к страшной возможности в любую секунду навсегда потерять своих родных. Снайдерову врезался в память жуткий эпизод, когда, закрыв глаза только что скончавшемуся в судорогах пятилетнему малышу, он оглянулся и обнаружил, что его матери нет в комнате. Она оказалась на кухне. Занята эта молодая женщина была тем, что месила в большой кастрюле тесто. Пока Бор сообщал ей о смерти сына и говорил все то, что полагается врачу произносить в таких случаях, женщина не переставала заниматься своим делом. Потом, в ответ на удивленный взгляд медика, молча указала подбородком в угол кухни, где чинно, почти не шевелясь, сидела целая вереница детей, каждый из которых был меньше своего соседа. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что они очень хотят есть…

Самое страшное произошло в два часа ночи. Когда Снайдеров разломил последнюю ампулу, чтобы сделать последнюю инъекцию. К этому времени он уже знал, что эпидемиологическая обстановка не только в их регионе, но и во всем мире переживает кризис и запасы УВ исчезли, будто их корова языком слизнула. Словно воочию, Бор увидел перед собой лицо недавнего собеседника, который говорил ему: «Жертвы в начинаниях такого размаха и значения, к сожалению, неизбежны, и мы должны с этим смириться. Не человек должен быть превыше всего, а человечество, Бор Алекович!»

Он шел, пошатываясь, по улице и чувствовал холод не снаружи, а внутри себя. Он даже не сразу почувствовал, как кто-то, вынырнувший сбоку из переулка, дергает его за рукав:

— Доктор, помогите моему ребенку! Доктор, вы слышите меня?!

На миг ему показалось, что перед ним стоит та женщина, которая грозила отдать их с мэром под суд, но это, конечно же, была не она. У той ребенок все-таки умер. Еще четыре часа назад.

Хотя внешне эта ничем не отличалась от той — такая же молодая и активная, наверное, мысленно даже поклявшаяся себе из кожи вылезти вон, но спасти свое чадо. А лицо… Лица людей быстро перестали запоминаться Снайдерову в ту ночь. Чаще они были для него лишь объектом для изучения на предмет наличия первых синдромов заболевания.

— Да-да, — пробормотал он, приостанавливаясь. — Идем.

И он отправился за женщиной в дом, где лежал ее ребенок, обреченный на смерть. И он поставил ребенку укол, как делал это десятки, сотни раз до этого. И рассеянно выслушал слова благодарности от матери, поверившей, что теперь ее малыш будет жить.

И до тех пор, пока в поселке были еще больные, он, как ни в чем не бывало, делал им инъекции, и они или их родственники благодарили его перед смертью.

Потом с ним столкнулся старший бригады из центра.

— Где вы взяли столько вакцины, Бор? — удивился он. — Или вы просто уменьшали дозировку? Но какой в этом смысл?!

Снайдеров растянул почерневшие, потрескавшиеся губы в непонятной гримасе.

— Нет, — сказал он. — Это была не вакцина… Я вводил им витаминный раствор. Аскорбиновую кислоту, понимаете?

— Но зачем? — не понял старший.

— Эх вы, — с горечью произнес Бор. — А еще медик… Они должны были знать, что их спасают — всех, без малейшего исключения. Они не должны были догадаться, что кое-кому из них суждено умереть просто потому, что всех спасти невозможно.

— Но это же сознательный обман больных! — воскликнул медик из Центра. Как вы могли, Бор?! Это — преступление!

— Да, — согласился Снайдеров, глядя коллеге в глаза. — Вы правы. Это преступление. Ему, разумеется, нет разумного объяснения. И оправдания тоже. Если не считать какого-то паршивого гуманизма. А что делать? Наступило невероятное и страшное время, когда спасать людей становится практически невозможно, и единственное, что нам остается, — это хотя бы спасти остатки гуманности в самих себе. А вы что, так и сидели сложа руки, констатируя смерть за смертью?

Старший опустил голову.

— Нас скоро сменят, — глухо сказал он. — Целых две бригады. Они будут здесь через полчаса. Они должны привезти УВ.

Но Снайдеров его уже не слышал. Он умудрился заснуть стоя.

Уже утром, когда эпидемию все-таки удалось затормозить, оказалось, что в баке скутера Снайдерова осталось слишком мало горючего, чтобы добраться до дома. Хорошо, что джампер с бригадой Горна — так звали того старшего, который первым прибыл на помощь Бору, — еще не улетел, и Снайдеров попросил спасателей подбросить его…

— Без проблем, Бор Алекович, — заверил Горн. — Залезайте!

Натужно свистя изношенной турбиной, джампер нехотя оторвался от земли, подняв снежную бурю вокруг себя, и устремился в серое небо.

Они шли на небольшой высоте, откуда рассмотреть что-либо было невозможно. Земля мелькала внизу сплошной белой полосой, изредка перечеркнутой штрихами деревьев и пунктиром кустов. Дороги давно не чистили, и они тоже были белыми от снега.

— Скажите, Горн, — вспомнил Снайдеров, доставая из кармана карточку с изображением своей семьи, — вы ничего не знаете об этих людях? Они жили в том поселке, куда вы заглянули перед тем, как прибыть мне на помощь.

Старший мельком глянул на снимок.

— Нет, — сказал он после короткой паузы. — Нет, не встречал.

— Дайте я посмотрю, — вдруг сказал из-за спины Снайдерова один из спасателей. — Я там многих из домов выносил… мертвых…

Он взял фото и задумчиво поцокал языком.

— Вы знаете, кто-то из них конкретно через меня проходил, — сказал он немного погодя. — Кого-то я все-таки тащил, но вот кого — не помню. Слишком много их там было. А кто это такие?

Снайдеров тупо смотрел на него, не в силах ответить.

Из оцепенения его вывел голос пилота, который осведомился, куда именно подбросить Бора.

Снайдеров сказал. В салоне наступила тишина, нарушаемая лишь скорбным плачем турбины.

— Извините, Бор Алекович, — сказал Горн. — Я должен был сам догадаться, но… После такой ночки запросто чокнуться можно! — Он вдруг развернулся всем корпусом к парню, который вмешался в их разговор, и бешено проревел: — А ты, Бруно, давай вспоминай! Хоть все мозги себе разбей на части, но вспомни, понял? Не будешь в следующий раз вякать чего не следует!.