Рэй Брэдбери - Кошмар

Его уложили между чистыми, до хруста накрахмаленными простынями, и под рукой, на столике, рядом с затененной розовой лампой теперь всегда стоял стакан со свежим густым апельсиновым соком. Чарльзу стоило только кликнуть, и родители — тут как тут — заглядывали к нему в комнату. Акустика здесь была превосходная: он слышал, как унитаз прочищает по утрам свое фарфоровое горло, как дождь хлещет по крыше, как хитрая мышища пробирается тайными ходами в стене, как внизу в клетке заливается канарейка. Болезнь отточила до предела его чувства.

Чарльзу уже исполнилось тринадцать. Стояла середина сентября, и земля полыхала всеми красками осени. Он лежал в постели третьи сутки — и тут начался бред.

Рука стала меняться. Правая. Он видел, как рука, горячая, покрытая потом, одиноко покоилась на покрывале. А потом задрожала ужасно и застыла вдруг, медленно изменяя цвет.

В тот день пришел доктор и принялся выстукивать его худосочную грудь словно барабанчик.

— Ну, как мы нынче? — спросил, улыбаясь, доктор. — Знаю, знаю, можешь не отвечать: «Моя лихорадка в порядке, чего не скажешь обо мне!» — Он засмеялся над выдуманной им же самим и тщательно отрепетированной остротой.

Чарльз понял внезапно, что в неуклюжей шутке есть смысл — он вспомнил все, побледнел и содрогнулся от воспоминания. Доктор, конечно, знать не знал, как жестоко прозвучал его хохот.

— Доктор, — прошептали бескровные губы. — Рука… Она не моя сейчас. Этим утром она превратилась во что-то другое. Я хочу, чтобы вы сделали ее прежней, доктор!!!

Врач улыбнулся и потрепал мальчика по руке.

— А мне она кажется вполне нормальной, сынок. Просто у тебя был небольшой трясунец.

— Но она переменилась, доктор! — закричал Чарльз, жалостливо баюкая свою бледную обезумевшую руку. — Это правда!

Доктор сморгнул.

— Ну что же, прими вот розовую пилюлю, — и он положил таблетку Чарльзу на язык. — Глотай-ка!

— Ведь это поможет руке стать снова моей, да?

— Разумеется, разумеется.

Дом молчаливо провожал доктора, катившего вниз по дороге под спокойным белесым сентябрьским небом. Где-то очень далеко, в кухонном мире тикали часы. Чарльз лежал, наблюдая за рукой.

Рука была чужая.

Снаружи задул ветер. Листья стучались в холодное стекло.

В четыре часа началось превращение второй руки. Казалось, болезнь переселилась в нее — рука пульсировала, изменяясь клетка за клеткой, она колотилась словно горячечное сердце. Ногти поголубели, а затем сделались красными. Все это продолжалось целый час, а после рука приняла свой обычный вид. Но — обманывала. Она больше не принадлежала мальчику, что лежал, оцепенев от ужаса, а потом забылся в изнеможении.

В шесть часов мать принесла суп. Он не захотел даже притронуться.

— У меня больше нет рук, — произнес, не открывая глаз.

— Но твои руки на месте, — возразила мать.

— Нет! — всхлипнул он. — Их — нет. Кажется, что там, где они должны быть — обрубки. Мама, Боже мой, как же все это страшно.

Ей пришлось самой его кормить.

— Мама, пожалуйста, пусть доктор приедет сейчас же. Мне очень плохо.

— Он зайдет в восемь, — бросила мать и вышла.

В семь часов, когда темень, нахлынув, взяла дом в кольцо, Чарльз внезапно почувствовал, что это происходит вначале с одной, а затем и с другой ногой.

— Мама! Быстрее сюда! — закричал он.

Но мать снова опоздала.

Когда она вышла, Чарльз перестал сопротивляться, откинулся на подушку, ощущая нервную дрожь в ногах, которые раскалились и запылали; он почувствовал, что в комнате заметно потеплело от всего с ним происходящего. Жар поднимался от кончиков пальцев к лодыжкам, а затем стал постепенно захватывать колени.

— Можно войти? — доктор стоял в дверях и улыбался.

— Доктор! — закричал Чарльз. — Скорее, поглядите на мои ноги!

Доктор неторопливо откинул одеяло.

— Вот и ты. Целехонький, здоровехонький. Взмокший, правда. Небольшая лихоманка. Я ведь запретил тебе вертеться, гадкий ты мальчишка. — Он ущипнул влажную розовую щеку. — Ну что, пилюли помогли? Рука в порядке?

— Нет, нет! Впридачу теперь еще и левая, и ноги!

— Ладно, ладно, я дам тебе еще три — по одной на каждую конечность. Договорились? — И доктор рассмеялся.

— А они помогут? Пожалуйста, скажите, что со мной?

— Легкий приступ скарлатины, осложненный простудкой, вот и все.

— Это такие бактерии, которые живут и размножаются во мне, да?

— Да.

— Вы уверены, что это скарлатина? Я ведь не сдавал анализов!

— Надеюсь, что смогу распознать скарлатину по виду больного, — отрезал доктор холодно, щупая его пульс.

Чарльз молча лежал до тех пор, пока доктор не принялся решительно упаковывать черный чемоданчик. И тут затеплился робкий мальчишеский голос, а глаза осветились давнишним воспоминанием:

— Я когда-то книгу читал… Там говорилось об окаменелых деревьях, ну просто, как древесина превращается в камень. Деревья падают и гниют, в них проникают кристаллы и начинают свое строительство, и тогда, хотя со стороны они еще выглядят, как деревья, все не так: это уже — камни.

Он замолчал. В теплой тишине комнаты слышалось только дыхание.

— Ну и? — спросил доктор.

— Я просто подумал, могут ли бактерии развиваться? Я знаю из биологии, нам рассказывали об одноклеточных организмах, амебах и всяком таком, как миллионы лет назад эти штуки взяли и собрались все вместе. А клетки продолжали слипаться, расти, и вот появились, ну скажем, рыбы, или, например, мы, но все это лишь скопления клеток, которые решили соединиться. Так? — Чарльз облизал обветрившиеся губы.

— И что же из всего этого следует? — Доктор склонился над мальчиком.

— Я должен, поймите, доктор. Я обязан вас предупредить! — закричал Чарльз. — Ведь такое может повториться. Вы представьте, ну, попробуйте представить, что словно миллионы лет назад множество микробов объединились и решили образовать нечто…

Его руки ползли, подбираясь к горлу.

— И они решили захватить человека! — кричал Чарльз.

— Захватить человека?

— Да, заменить человека. Стать мною, моими руками, ногами! Что, если болезнь каким-то образом знает, как можно убить человека и жить вместо него?

Руки сомкнулись на его шее.

Доктор с воплем подался вперед.

В девять часов родители проводили доктора к машине и подали чемоданчик. Стоя на пронизывающем ночном ветру, обсуждали создавшееся положение.

— И, главное, проверяйте, не развязался ли он, — наставлял доктор. — Я бы не хотел, чтобы он себя изувечил.

— Это пройдет, доктор? — На мгновение мать задержала его ладонь.

Он потрепал ее по плечу.

— Не я ли был вашим семейным врачом целых тридцать лет? Просто лихорадка. Он бредит…