Владимир Ильин - Зимой змеи спят

Отвлекшись на секунду на это впечатляющее зрелище, Ставров вдруг обнаружил, что потерял из виду своего спасителя. И не он один, судя по тому, как завертели головами во все стороны люди в комбинезонах и экипажи машин с мигалками.

Человек, играющий роль ангела-хранителя Ставрова, пропал без следа на глазах у сотен людей.

И только теперь Георгий осознал, чту же в этом человеке несколько секунд назад ему показалось необычным. У незнакомца, когда он оглянулся на бегу, было его, Ставрова, лицо, и одежда была в точности такая же, как на Ставрове, хотя Георгий мог бы поклясться, что в момент их встречи Спаситель был одет совсем в другое — в элегантный черный костюм с галстуком.

Кто-то явно оберегал его, Георгия Ставрова, от тех опасностей, которые подстерегали его в чужом времени на тернистом пути ликвидатора «предателей»…

Кабинет был обставлен в лучших кремлевских традициях. На полу простирался огромный ярко-красный палас. Стены, вместе со скрытой проводкой, микрофонами и камерами, были закрыты светлыми панелями орехового дерева на высоту человеческого роста, над которыми то тут, то там висели портреты. Только если в советских кабинетах принято было вешать позади сидящего за столом либо Ильича с хитроватым взглядом, либо бородатого Маркса, а в последние времена — и бровастого, непременно увешанного Звездами Героя «Ильича номер два», то здесь портреты подобраны были по неизвестному критерию таким образом, что с Пушкиным соседствовал Эйнштейн, а рядом с каким-то благообразным старцем красовался вызывающий хлюст с тонкими губами, растянутыми в ехидной улыбке, и от этого создавалось впечатление, что в кремлевском интерьере по какой-то несуразной ошибке кадровиков засел директор средней общеобразовательной школы…

Однако хрипло дышащий человек с бульдожьими складками на щеках, восседающий в торце Т-образного стола, обтянутого зеленым сукном и окруженного тяжелыми дубовыми стульями с высокими резными спинками, никоим образом не был причастен к сеянию разумного, доброго вечного, и Мадин прекрасно знал об этом.

Вот уже несколько лет утро для Мадина начиналось с аудиенции у главы Ассоциации.

Никто в Конторе, кроме Мадина, и не ведал, что эпитет «один из руководителей Ассоциации» применительно к Тополю Артемьевичу следовало трактовать как «руководитель», а вот Мадин действительно был лишь одним из его заместителей, причем лишь самому Тополю Артемьевичу было известно, сколько все-таки замов у него имеется и какие вопросы каждый из них курирует…

Сегодня они вновь обсудили перспективы эксплуатации Трансгрессора. Перспективы были отнюдь не радужные. Одной-единственной «дырки», которую удалось вычислить еще при Арвине Павловиче, явно не хватало для ведения полнокровной разведки.

Жесткий временной интервал в пятьдесят лет между Центром и агентурой не позволял заглянуть в более отдаленное будущее, чтобы проследить последствия тех корректив, которые вносились в настоящее. Да и не было никакой гарантии, что в результате какого-нибудь природного катаклизма туннель Трансгрессора не закроется раз и навсегда. Впрочем, разговор на данную тему был бессмысленным и всякий раз ничего нового, кроме взаимных сожалений по поводу того, что хорошо было бы расширить плацдарм вторжения в будущее, не приносил. Несмотря на усилия нескольких научно-исследовательских лабораторий, работавших полностью в автономном, независимом от других, режиме, так и не удавалось нащупать в пространственно-временном континууме другие туннели, потому что закономерностей в появлении «дырок» не было никаких, а действовать методом научного тыка было все равно, что, как образно выразился руководитель НИЛ-2 Роман Хордин, «ждать, пока грудной ребенок, тыкающий пальцами в клавиатуру компьютера, напишет научно-фантастический роман». А единственный человек, который владел драгоценной информацией, молчал, как партизан, и длилось это молчание без малого второй год… Это был Наблюдатель, захваченный в плен тоже при Арвине Павловиче, и им занималась группа Твердохлеба, бывшего следователя КГБ. Твердохлеб был мастером по развязыванию самых закушенных языков, и благодаря ему Ассоциация не раз получала ценную информацию, но тут, как говорится, коса нашла на камень… Все известные на настоящий момент науке допроса методики и приемы были испробованы Твердохлебом в отношении Наблюдателя, но никакого результата они не принесли.

Гипнозу пришелец из будущего не поддавался, а даже самые сильные препараты, развязывающие язык любому смертному, на него не действовали. Боли пленник тоже не был подвержен, и, наверное, если бы его, в лучших отечественных традициях, рубили живого на кусочки, то и тогда он бы молчал с бесстрастным выражением лица. Однако экспериментировать подобным образом на таком материале не решался даже Твердохлеб, которого еще в самом начале возни с чужаком Тополь Артемьевич недвусмысленно заверил, что если Наблюдатель умрет или потеряет рассудок, то его, бывшего майора, постигнет куда более ужасная участь…

Потом Тополь Артемьевич захотел узнать о более насущных проблемах, и тогда Мадин доложил ему о Найвине.

После смерти своей любимой девушки Виктор Найвин изменился, стал замкнутым, нелюдимым. Задания Ассоциации выполнял в целом исправно, но работал как бы с некой странной ухмылочкой, словно готовил нехороший сюрприз. Плотное наблюдение, которым его обложили со всех сторон, ничего криминального, правда, не выявило, но…

— Но что, Виктор? — поинтересовался Тополь Артемьевич, тяжко отдуваясь.

— Что тебе в парне не нравится?

— Я его боюсь, Тополь Артемьевич, — признался Мадин. — Чувствую, в один прекрасный день он такое отчебучит, что у нас с вами не только голова, но и кое-что другое заболит!.. А вы не боитесь?

— Я свое еще при Горбачеве отбоялся, — отрезал Тополь Артемьевич свистящим астматическим голосом. — Когда каждый день приходилось думать, а не стукнет ли Генеральному в башку взять Ассоциацию под свое личное руководство? А с таким принципиальным борцом за независимость, как покойный Арвин, мы бы все в один прекрасный день были арестованы и посажены в Лефортово… Ты в Лефортово хоть раз сидел, Вик? — вдруг поинтересовался он как бы невзначай, но Мадин, отрицательно покачав головой, почувствовал, как от такого вопроса его желудок сам собой сжимается. От такого начальника, как Тополь Артемьевич, можно было ожидать чего угодно. Даже ближайшему соратнику и заму. Точнее, тем более — ближайшему соратнику и заму. — Тебе повезло, — продолжал опять с той же невозмутимой многозначительностью Тополь Артемьевич. — Значит, ты боишься, Вик?