Фриц Лейбер - Клинки против смерти

В Ланхмаре и окрестностях его, куда они возвратились на удивление быстро, ничего хорошего их не ожидало. И Нингобль и Шилба только разозлились и притом весьма, получив лишь по половине Маски, пусть она и принадлежала самому могущественному существу во всех вселенных, известных и неизвестных. Оба этих, пожалуй, несколько эгоистичных и не от мира сего архимага, всерьез поглощенные лишь собственными раздорами и находящие радость в этом занятии, — хотя они, конечно, и были мудрейшими и изощреннейшими чародеями на просторах Нихвона и во все времена, — с редкой непреклонностью отвергли те четыре весьма основательных аргумента, что Фафхрд с Мышеловом выдвигали в порядке самозащиты. Во-первых, по сути дела их обоих заставили всеми средствами добыть Маску Смерти (или же сделать для этого все возможное), любой ценой, не опасаясь ни гибели, ни унижений. И если бы им пришлось сражаться друг с другом, как требовало того второе условие, они, вероятнее всего, просто одновременно сразили бы друг друга, а тогда ни Шилбе, ни Нингоблю не досталось бы и кусочка маски… Кто же в здравом уме станет считать, что может соперничать со Смертью? Участь Даниуса была здесь самым сокрушительным аргументом. Во-вторых, половина волшебной Маски лучше чем ничего. В-третьих, раз у обоих волшебников оказалось по половине Маски, им придется теперь прекратить свою глупую свару, научиться сотрудничать и в будущем объединить свои и без того значительные силы. В-четвертых же, оба волшебника не возвратили Фафхрду и Мышелову обожаемых Ивриан и Влану в их живой восхитительной плоти и не избавили героев навсегда от воспоминаний о девушках, но лишь еще раз помучили обоих — а судя по всему, и девушек тоже — последней ужасной встречей. В приступе раздражительности, так неподобающей столь великим волшебникам, Нингобль совершенно опустошил весь похищенный Фафхрдом и Мышеловом домик, а Шилба испепелил его, так что тонкую золу невозможно было отличить от пепла обители, в которой встретили свою кончину Влана и Ивриан.

Вероятно, это пошло обоим друзьям только на пользу, потому что сама мысль поселиться в доме за “Серебряным Угрем”, посреди места, где погибли возлюбленные, была, вне сомнения, отвратительной, и об этом следовало подумать с самого начала.

Тем временем Шилба и Нингобль, не выказывая ни благодарности, ни угрызений совести за свою ребячью месть, настаивали на выполнении Мышеловом и Фафхрдом всех условий сделок.

И действительно, с тех пор ни Фафхрда, ни Мышелова не беспокоили больше ни две восхитительные девицы, ни даже воспоминания о них, кроме разве легкой благодарности и облечения. И в самом деле, уже через несколько дней Мышелов завел самую пылкую из интрижек с едва несовершеннолетней, но крайне привлекательной племянницей Карстака Овартамортеса, а Фафхрд предался сразу двоим совершенно одинаковым близнецам, дочерям герцога Даниуса, девушкам прекраснейшим и богатым, но тем не менее уже помышлявшим о занятии проституцией в поисках острых ощущений.

Что обо всем этом думали Влана и Ивриан в своей вечной обители в Стране Теней — дело лишь их обеих… и Смерти, чей жуткий облик они могли теперь созерцать без страха.

Странные звезды Нихвона густо высыпали на ночном небе над черными крышами города Ланхмара, где мечи звенят чуть реже, чем монеты. На этот раз тумана не было.

На площади Мрачных Увеселений, что в семи кварталах к югу от Болотных Ворот, — начинаясь от Фонтана Черного Изобилия, она доходит до гробницы Черной Девы — огни в лавках поблескивали никак уж не ярче, чем звезды на небе. Ведь продавцы наркотиков, торговцы нечистыми редкостями и фальшивомонетчики освещают свои логова и норы гнилушками и светляками, жаровнями с одним только тусклым окошечком, и дела свои они проворачивают столь же безмолвно, как творят свои начертания звезды.

В ночном Ланхмаре немало найдется площадей и домов, залитых светом пылающих факелов, но с незапамятных времен на площади Мрачных Увеселений принято объясняться лишь полушепотом в приятной полумгле. Философы часто отправляются туда ради одних лишь медитаций, студенты — чтобы помечтать, а фанатично настроенные теологи в темных углах то и дело плетут паутину запутанных теорий о природе Дьявола и иных темных сил, что правят этим миром. Но если кому-нибудь из них попутно удается поразвлечься, и философские воззрения, и мечты, и теология с демонологией всегда, вне сомнения, становятся от этого только лучше.

Сегодня, однако, обычный полумрак был нарушен. Из низкой двери под тройной аркой, недавно пробитой в древней стене, на площадь бил яркий свет. Будто чудовищная луна, освещенная лучами грозного солнца, вставала над гладью площади эта дверь, затмевая убийственным светом все светильники таящихся по углам торговцев.

Странные, неземные предметы были выставлены у двери, в ней же самой, скрючившись, застыла птицеликая фигура, облаченная в одеяния, каких никогда прежде не видели ни на суше и ни на море в Мире Нихвона. На этом человеке была небольшая красная шляпа ведерком, мешковатые шаровары, красные иноземные сапоги с загнутыми кверху носами. Хищный взгляд его напоминал ястреба, а циничная и сладострастная улыбка — древнего сатира.

Время от времени он вскакивал и начинал сновать вокруг, снова и снова подметая длинной грубой метлой камни мостовой, словно готовясь к приезду какого-нибудь невероятно величественного императора, а потом замирал, низко склоняясь перед обступившей двери толпою, но глаза его все смотрели на них, а рука услужливо, но и несколько зловеще, приглашала к двери.

Ни один из толпы еще не набрался смелости переступить порог ярко освещенной лавки, люди не смели даже повнимательнее приглядеться к редкостям, столь беспечно и соблазнительно расставленным перед нею. Но число завороженных зевак все росло. Ворчали, что такую торговлю надо прикрыть, раз нарушается обязательный здесь мрак, но все жалобы, пожалуй, перевешивали удивленное бормотание и вздохи изумления, восхищения и любопытства.

Серый Мышелов выскользнул на площадь столь тихо, словно явился сюда перерезать кому-нибудь глотку или приглядеть за шпионами Властелина. Бесшумно ступали его сапоги из мышиных шкурок, меч его Скальпель в таких же ножнах не зашуршал ни о куртку, ни о плащ из шелка, странно грубого на ощупь. Его грозный взгляд из-под серого капюшона, полуоткинутого назад, мог бы устрашить любого, дерзнувшего не уступить ему дорогу.

Сам же Мышелов ощущал себя школяром, боящимся наказания за нерадивость и ждущим громадного задания на дом. Ведь в кисете из крысиной кожи, что болтался у него на поясе, находилась записка — черными чернилами каракатицы по серебристой рыбьей коже — от Шилбы—без—очей—на—лице, приглашавшая Мышелова сюда в это самое время.