Фриц Лейбер - Клинки против смерти

Услышав, что шаги Саймона Гру участились, Норман Сейлор поднял голову — причем безо всякой задней мысли. Разумеется, он был хорошо осведомлен о привычке Саймона забрызгивать краской не только полотно, но и всех присутствующих. Именно поэтому на нем был потертый твидовый костюм, который он носил в бытность спортивным инструктором, выцветшая рубашка и старые теннисные туфли. Шляпу Норман предусмотрительно положил так, чтобы за ней не пришлось далеко тянуться. Кресло его, равно как и кресла четырех других интеллектуалов, придвинуто было к стене, ибо холст, над которым трудился Саймон, был велик даже по собственным меркам художника.

Расхаживая по подмостям, Саймон Гру испытывал радостное возбуждение, доступное лишь тому, кто творит в свободной манере Василия Кандинского, Роберта Мазервелла и Джексона Поллока. [8] Крупнейшие художники-авангардисты. В добрых двадцати футах под ним распростерся выбеленный на совесть, до блеска, холст. В подобные моменты Саймон частенько думал о том, как хорошо, что раз в неделю к нему в студию приходят друзья. Когда с тобою рядом пятеро могучих умов, атмосфера студии прямо-таки насыщается флюидами интеллектуальности. Саймон счастлив был слышать ритмическое постукивание Толли, неразборчивое бормотание Лафкадио и Лестера, бульканье виски в бутылке, что была в руках у Гориеса; он счастлив был наблюдать за клубами табачного дыма из трубки Нормана. В ожидании поцелуя Вселенной все его существо превратилось в чистую табличку.

Между тем приближался миг, когда вырвутся на свободу все молекулы материального мира и импульсы коллективного бессознательного.

Барабаня по своей африканской деревяшке, Толли Б.Вашингтон испытывал нечто вроде дурного предчувствия. Одним из его предков в седьмом колене был дагомейский шаман; кстати, шаман у них в Африке — то же, что у нас интеллектуал со склонностью к искусству и психоанализу. Так вот, если верить тщательно оберегаемой от посторонних семейной легенде, этот самый прапрапрапрапрадед Толли узнал где-то дикарское заклинание, способное “обуздать” весь мир; однако он бесследно исчез, прежде чем сумел воспользоваться заклинанием или передать его потомкам. Толли не без скепсиса относился к разговорам о колдовских способностях дикарей, но время от времени, особенно подыскивая новую мелодию, все же задумывался с легким сожалением о постигшей его семейство утрате. Так и теперь: сожаление, возникшее из предчувствия, охватило его, и мозг Толли словно последовал примеру существа Саймона.

Настал миг высвобождения.

Схватив кисть, Саймон окунул ее в банку с черной краской. Обычно он использовал черный цвет для завершающего мазка, если использовал вообще, но сейчас ему почему-то захотелось пойти наперекор себе.

Руки Толли внезапно взметнулись в воздух; кисти бессильно поникли, словно у марионетки. Наступила драматическая пауза. А потом его пальцы громко и решительно отбарабанили:

— Бум—пампампам—бим— бам —бом!

Взмах руки Саймона — и на холст хлынул поток краски, которая зашлепала по полотну, в точности повторяя ритм фразы Толли.

Заинтригованные схожестью звуков, ощущая, что волосы у каждого на затылке встали дыбом, пятеро интеллектуалов поднялись из своих кресел и воззрились на холст, сам же Саймон делал это с подмостей с видом Бога после первого дня творения.

Большое черное пятно на холсте представляло собой точную копию фразы Толли. Звук обрел видимость, музыка трансформировалась в изображение. Большая закругленная клякса означала “бум”. Изящное звездообразное пятнышко — “пампампам”. Дальше шло уменьшенное подобие “бум”, то есть “бим”. Крупная клякса в виде погнутого наконечника копья, уступавшая размерами “бум”, но более выразительная, знаменовала “бам” . Последним было пятнышко совершенно неописуемой формы, которое тем не менее удивительно подходило под “бом”.

Все большое пятно целиком напоминало музыкальную фразу, как один близнец — другого, взращенного в иных условиях, и зачаровывало взгляд не хуже первобытного символа, обнаруженного в кроманьонской пещере рядом с рисунками бизонов. Шестеро интеллектуалов не в силах были отвести взоры от холста, а когда им это все-таки удалось, занялись делами, связанными с картиной. В головах же их тем временем возникали разнообразные проекты, один сногсшибательнее другого.

Разумеется, у Саймона и мысли не было о продолжении работы. Ему требовалось время, чтобы переварить и всесторонне проанализировать свое удивительное достижение.

Ему на подмости передали широкоугольный фотоаппарат, и Саймон сделал несколько снимков. В темной комнате по соседству со студией негативы тут же были проявлены и отпечатаны. Уходя из студии, каждый из шестерых приятелей имел в кармане хотя бы одну фотографию. Они улыбались друг другу так, словно владели великой тайной. По дороге домой каждый то и дело извлекал из кармана свой фотоснимок и жадно его разглядывал.

При встрече на следующей неделе им нашлось, что обсудить. Толли воспользовался новой фразой, играя джем-сейшн [9] Джем-сейшн — импровизация в исполнении джазовых музыкантов. в узком кругу и выступая в прямом эфире по радио. Импровизации растянулись на целых два часа, а когда Толли показал коллегам-музыкантам фотографию того, что они играли, те буквально завизжали от восторга. Радиопередача тоже была успешной: у Толли появился новый толстосум-спонсор.

Гориес Макинтош добился феноменального успеха, применяв фотоснимок пятна в качестве “кляксы Роршаха”. [10] Клякса Роршаха — разновидность теста в психоанализе. Одна из его пациенток, “звезда” экрана, разглядела в пятне своего воображаемого ребенка от кровосмесительной связи и за единый сеанс рассказала гораздо больше, чем за предыдущие сто сорок. Кроме того, Макинтошу удалось сломать еще два ментальных барьера, [11] Ментальный барьер — ограниченное представление об объектах, свойствах и отношениях в реальном мире. а трое кататоников [12] Кататоник — человек, находящийся в состоянии ступора. в психиатрической лечебнице, увидев фотографию, вскочили на ноги и пустились в пляс.

Лестер Флегиус с некоторой запинкой сообщил о том, что он использовал, по его словам, “слабое подобие пятна” для привлечения внимания публики к новой рекламе из серии “Промышленный дизайн для дома”.

Лафкадио Смитс, который имел большой опыт заимствования идей у Саймона Гру, бесстыдно заявил, что воспроизвел пятно в виде узора на белье. Это белье уже с руками отрывают в пяти художественных салонах города, а трое девочек в его, Лафкадио, берлоге вовсю строчат новое. Он приготовился к взрыву негодования со стороны Саймона, собираясь предложить тому полюбовную сделку с учетом процентов от процентов, но свободный художник никак не прореагировал на нахальство Смитса. Его словно одолевали какие-то неотвязные думы.