Стивен Кинг - Корабль, сокрытый в земле

Он снова попытался свернуть, но совсем забыл, как это делается.

Казалось, он стоит на месте, а дерево несется навстречу; на всю жизнь он запомнил приближающийся к нему, как в замедленной съемке, ствол, опавшие шишки, усеявшие снег, потрескавшуюся кору с глазками от отвалившихся сучков, корявую ветку, на которую ему предстоит наткнуться, маленькое дупло, и, наконец, красную полоску — сигнал об опасности.

Только когда Анн-Мари снова закричала, он заметил, что заливается слезами.

ШШШШШШШШ…

— Эй, мистер? Мистер, с вами все в порядке?

Гарденер вскочил, как ошпаренный, озираясь по сторонам; он ждал, что боль нахлынет снова и сведет виски. Нет, боли не было. Его слегка качало от голода, но голова была ясная. Каким-то чудесным образом боль исчезла, пока он спал, наверно, она исчезла уже тогда, когда ему снилась злосчастная вылазка на лыжах.

— Я в порядке, — проговорил он, осматриваясь. Голова закружилась, но, скорее, от истощения. Девица, в обкромсанных джинсовых шортах, заливалась смехом. — Вы выбрали не очень удобное место для сна. Ничего удивительного в том, что вы бормотали и вскрикивали во сне.

Гарденер обнаружил себя в фургончике — и тут-то все стало на свои места.

— Бормотал и вскрикивал, вы говорите?

— Ага. И причем, очень беспокойно.

— Да, сон был не из приятных, — подтвердил Гард.

— Вот, попробуй-ка, — сказала девица, протянув ему самокрутку с марихуаной. На клочке газеты была фотография старины Дика Никсона (в синем костюме, с пальцами, сложенными в его излюбленный знак «V» — победа).

— Гарантирует защиту от любых кошмаров, — торжественно добавила девица.

Именно так мне говорили и про алкоголь, солнышко. Но это далеко не всегда соответствует истине. Можешь мне поверить.

Из вежливости он один раз легонько затянулся, в голове снова все поплыло. Взглянув на примостившуюся у двери вагона девицу, он попросил:

— Вы знаете, я бы предпочел что-нибудь съесть.

— Возьмите коробку сухого печенья, — отозвался водитель, повернувшись к Гарду. — Все остальное мы уже съели. Бивер слопал даже засохший чернослив. Очень жаль.

— Бивер съест все, что угодно, — отозвалась девица в обрезанных шортах.

В разговор вмешался ребенок, примостившийся на откидном сидении. Теперь Гард смог его рассмотреть: упитанный мальчонка с розовой пухлой мордашкой.

— Не правда, — заявил он. — Не правда. А вот и нет; я ведь никогда не съедал свою маму.

Все, включая Гарденера, расхохотались. Немножко отдышавшись, он сказал:

— Сойдет и печенье. Тоже неплохо.

И действительно крекеры были что надо. Осторожно и тщательно он прожевывал первый, сомневаясь, примет ли желудок пищу. Нет, не тошнит. И тут он принялся наворачивать крекеры целыми горстями, отправляя их в урчащий желудок.

Когда он ел в последний раз? Бог его знает. Все воспоминания о восьми днях запоя стерлись из памяти. По опыту он знал, что, ударившись в запой, он почти ничего не ест, и частенько все съеденное идет не в прок. Как, например, та пицца, которую он ел, пытался есть, в тот судьбоносный вечер 1980 года. В тот самый вечер, когда он прострелил Hope щеку.

— Ты мог повредить один или оба зрительных нерва! — орал на него адвокат Норы. — Частичная или полная слепота! Паралич! Смерть! Вот что могла наделать пуля, выбившая зуб и прошедшая навылет!! Только одна пуля! И нечего здесь сидеть и притворяться, будто ты и не собирался убить ее. Чего еще можно ожидать, стреляя человеку в голову?

Снова навалилась депрессия — черная необъятная туча, окружившая его со всех сторон. Лучше покончить с собой, Гард. Нечего откладывать.

Бобби в беде.

Ну что ж, может быть. Но помощь от такого типа, как ты, равноценна подливанию масла в огонь.

Заткнись.

Ты теряешь время, Гард. Просто трусишь. Ты уже выгорел дотла, как сказал бы тот парень на пляже.

— Вы уверены, что хорошо себя чувствуете? — спросила девица. Довольно интересная — огненно-рыжая, коротко острижена, ну, и ноги растут чуть ли не от плеч.

— Ничего — ответил Гард. — А что, я неважно выгляжу?

— Минуту назад — просто ужасно, — подтвердила она довольно нерешительно. Это вызвало у него улыбку — не то, что она сказала, а то, как это было сказано: до нелепого торжественно и обеспокоенно. Она улыбнулась в ответ, по-видимому, у нее отлегло на сердце.

Взглянув в окно, он сделал вывод, что они направляются на север и находятся где-то на тридцать шестой миле; не мог же он проспать столько. Постепенно начали всплывать события двухчасовой давности… Он пытается дозвониться Бобби и смотрит на вереницы облаков, предвещающих дождь, до этого он блуждал в темноте; кажется, его поколотили…

Повесив телефонную трубку, он снял носки, бросил их в мусорный контейнер и двинулся по шоссе в северном направлении. Он шагал босиком по обочине, с сумкой в одной руке, выставив другую руку с оттопыренным большим пальцем.

Минут через двадцать появился" фургон — довольно новый «Додж» с пестрыми надписями. Пара электрогитар, с грифами, изогнутыми, как лебединые шеи, украшала одну из стенок кузова, пояснительная надпись на котором позволяла предположить, что в фургоне едет группа Эдди Паркера. Фургон притормозил, и Гард забрался в кузов; задыхаясь, он втащил и сумку. Тут-то, добела раскаленная боль вступила в левый висок. Даже несмотря на боль, его позабавила табличка, прибитая к двери: Когда сам Эдди играет рок, стук в его дверь не пойдет вам впрок.

И вот, сидя на полу, стараясь не делать резких движений и не впасть в забытье, Гарденер увидел, что они подъезжают к переезду Олд Орчард. Почти одновременно первые дождевые капли забарабанили по стеклу.

— Слушай, парень, — сказал Эдди, поворачиваясь, — Мне что-то не хочется бросать тебя в такой момент. Сейчас польет, как из ведра, а на тебе даже обуви нет.

— Перебьюсь.

— Вы и выглядите неважно, — сочувственно подметила девица в шортах.

Эдди снял шляпу ("НЕ ВИНИ МЕНЯ; Я ГОЛОСОВАЛ ЗА ДУШКУ-ГОВАРДА", — написано на тулье) и протянул ее Гарду:

"Возьми себе, парень". Порывшись в карманах, Эдди выудил бумажник.

— Не нужно! Спасибо, конечно, но я не возьму! — Гард почувствовал горячие струйки крови, хлынувшей из носа. Не от смущения, а, скорее, от невыносимого стыда. Что-то, глубоко запрятанное в его душе, было задето за живое. Это было, как ему пришло в голову, последней каплей. Звучит мелодраматично, но верно. Это-то и ужасно. Ну что ж, подумал Гард. Всю свою жизнь твердил людям о разбитом сердце, полном провале и так далее… надо же хоть раз почувствовать на своей шкуре что-нибудь подобное. — Так вот оно как. Джеймс Эрик Гарденер, собиравшийся стать мессией своего поколения, получает милостыню от странствующих музыкантов.