Глеб Голубев - По следам ветра

Теперь я начинал понимать радость Василия- Павловича. Раз мы так мало знаем о восстании Савмака, каждый новый документ бесценен для науки. Если бы еще разузнать, где находилась эта крепость, ставшая последним оплотом восставших! Вдруг там сохранились какие-нибудь рукописи, оружие... Хотя преследователи, конечно, все перерыли в поисках спрятанных сокровищ, об этом же говорится в письме.

Но куда делись последние защитники крепости? Не улетели же, в самом деле, на небо! Чертовщина какая-то! И вряд ли мы когда-нибудь узнаем об их судьбе, Попробуй теперь разобраться, через двадцать веков...

Мои размышления прервал матрос, позвавший нас на ужин.

За ужином капитан спросил Кратова:

- Ну как, профессор, наверное, вы уже. порылись в книгах? Не нашли, где была эта самая крепость... простите, забыл ее название.

- Тилур. Представьте себе, нет. Никаких упоминаний. Конечно, источников здесь у меня под рукой мало, но и вспомнить, главное, я ничего похожего не могу. Судя по названию, это какое-то скифское укрепление. А может быть, его построили тавры. Они обычно обитали в прибрежных районах и частенько промышляли пиратством. А вот стишки я разобрал. Они действительно, к сожалению, дрянные.

С этими словами он вынул из кармана лист бумаги и, надев очки, начал заунывно читать:

Муза, расскажи всем об отважном муже,

Который, к другу стремясь, вышел в разгневанный океан,

Много испытаний выпало на его долю,

Но он их все перенес, богами хранимый.

Только покинули гавань, где мы одержали победу,

Как быстровейный Зефир подхватил наш корабль.

Бог Посейдон, в руки трезубец схватив, отправил в погоню

Стаю различных ветров и тучами землю и море

Густо окутал. Глубокая ночь опустилась с неба.

Утром Зефир передал нас в лапы Борея седого.

Лучше б в бою мне погибнуть, чем гнев испытать Посейдона.

Ночью и днем нас бросали громадные волны,

Чтобы на третью ночь Евру жестокому стал наш корабль игрушкой!

Василий Павлович на миг прервал чтение, чтобы пояснить капитану:

- Тут все образы заимствованы из мифологии, Трофим Данилович. Посейдона, бога морей, вы, конечно, знаете. Борей - это северный ветер. Зефир - западный, Евр - восточный, а Нот - южный.

- Я уже понял, не беспокойтесь, профессор, - успокоил его капитан. - Мы и сейчас жестокий норд-ост, который частенько свирепствует у этих берегов, называем борой.

- Совершенно верно, - кивнул Кратов и продолжал чтение.

Шесть носило нас дней по гороподобным волнам, Так же, как северный ветер осенний гоняет по равнине Колючие стебли травы, сцепившиеся Друг с другом. То наш корабль Нот бросал в лапы Борею, То его Евр предоставлял гнать дальше Зефиру. Только к исходу шестого тяжелого дня море немного утихло. Музу благую призвав, побившим описать злоключения ваши."

- Описание бури в подражание "Одиссее", - заключил Кратов, снимая очки. Но весьма слабо, небрежно. До Гомера нашему стихотворцу-мореплавателю далеко, как до звезд. Историю древнегреческой литературы подобные вирши не украсят...

- Разрешите? - капитан взял листочек из рук Кратова и перечитал вслух: "То наш корабль Нот бросал в лапы Борею, то его Евр предоставлял гнать дальше Зефиру". Черт его знает, тарабарщина какая-то!..

- Стихи, - пожав плечами, снисходительно сказал профессор. - Так называемые "поэтические красоты". Чем марать пергамент такими стишками, лучше бы этот Аристипп написал свое письмо подробнее и обстоятельней...

По следам ветра

В Керчи мы появились настоящими триумфаторами. Весть о наших находках взбудоражила город. Здесь всегда работает несколько археологических экспедиций, раскапывая древний Пантикапей и окрестные боспорские городки и поселки. Так что нашего старика буквально с утра до вечера атаковали старые и молодые археологи, желавшие узнать все подробности поисков. Во дворе маленькой хатки на склоне горы Митридат, где располагалась база нашей экспедиции, теперь вечно толпился народ. Мне удалось лишь пару раз вырваться в гости к дядюшке.

В конце концов нас замучили .бесконечными расспросами, и Кратов решил сделать доклад в городском саду. Народу собралось много. Возле летней эстрады мы выставили найденные на дне амфоры. Светлана нарисовала большую цветную схему раскопа с примерными контурами корабля. Все это выглядело весьма внушительно.

К несказанному удивлению, среди слушателей я заметил и своего дядюшку. Он все время делал пометки в толстом блокноте.

Со свойственной ему педантичностью, Кратов начал доклад с нескольких осторожных фраз: речь-де идет только о самых предварительных результатах, что какие-либо итоги подводить, конечно, совершенно преждевременно. Но лотом он разошелся и рассказывал очень живо и интересно. Даже мы, все это сами пережившие, заслушались.

Когда он кончил, посыпались вопросы. И потом его еще долго не отпускали, окружив плотным кольцом,

Но вот все постепенно разошлись. И тут к Василию Павловичу подошел... Кто бы вы думали? Мой дядя!

- Простате, профессор, не могли бы вы мне дать переписать здесь, при вас, те стихи, что вы отыскали? - сказал он, прикладывая руку к козырьку своей морской фуражки.

Просьба, видно, показалась совершенно неожиданной не только мне, но и Кратову, потому что он спросил:

- А вы что, поэт?

- Нет, я, собственно, метеоролог, - ответил дядя.

- Зачем же вам эти стихи? - удивился Кратов. Дядя Илья помялся, потом туманно ответил:

- Понимаете, есть у меня одна идея, - он пошевелил в воздухе толстыми, короткими пальцами. - Но, как вы только что прекрасно выразились, идея эта весьма еще расплывчата и требует уточнения. Так что мне, с вашего разрешения, не хотелось бы пока распространяться более обстоятельно...

- Пожалуйста, пожалуйста, как вам угодно! - засуетился Кратов. - Садитесь вот сюда, за стол, и перепишите. Я могу вам предложить и фотокопию греческого оригинала с условием, конечно, что вы нигде не будете ее пока публиковать.

- Конечно, профессор, очень вам благодарен и дай слово...

Хотел бы я знать, на что ему эта фотокопия - ведь он не знает греческого языка!

Возвращая стихотворение Кратову и снова рассыпаясь в благодарностях, он неожиданно задал еще один, по-моему, довольно нелепый вопрос:

- А вы не знаете, когда погиб этот корабль? В какое время года?

Кратов удивленно посмотрел на него, подумал и ответил:

- Как свидетельствует херсонесская стела в честь Диофанта, восстание Савмака было разгромлено, видимо, весной сто шестого года до нашей эры. Тогда же судя по письму, отправился в плавание и этот корабль.

- Весной? Отлично! А в каком именно месяце?

На подобный вопрос Василий Павлович мог, конечно, только пожать плечами. Да и какое это может иметь значение, тем более для моего дяди-метеоролога?!