Светлана Дильдина - Созвездие Чаши

Альхели видел, что происходит, но изнывал от бессилья. Рядом постоянно пасся кто-то здоровый… Альхели пока не мог драться с ними. Но, в очередной раз увидев поспешно идущую сторонкой Ришу, кинулся к ней:

— Ты плакала?

— Нет, — поспешно сказала она, отводя красные глаза.

— Ты… эта сволочь… ты же лучше всех! — не выдержал он, и рванулся напрямую к Мираху, который только что вышел из своего «логова» и стоял, щурясь на солнце, словно голодный кот.

— …!!! — выкрикнул Альхели, набрасываясь на него. Мирах видел, как тот несется, но то ли не ожидал, что новичок посмеет в самом деле напасть, то ли реакция его после полученного удовольствия была замедленной. Альхели кулаком въехал ему в лицо, разбив бровь. Больше ни одного его удара не достигло цели — а сам он вскорости валялся под ногами сразу нескольких, и все еще пытался подняться, готовый убить любого — если сумеет. Подростки накинулись на него, как голодные звереныши на добычу, и Альхели, пытаясь из подступающей черноты достать хоть кого-то, слышал крик Мираха, который разгонял не в меру ретивых помощников.

«Я все равно тебя пришибу», — подумал Альхели, и провалился в ничто.

Раньше, чем толком пришел в сознание, он почувствовал холодное у себя на лбу и веках. Попытался поднять руку и скинуть это — но тело отозвалось неподъемной болью. Его стон услышал кто-то, находящийся рядом — мокрая тряпка была поспешно снята с лица. Альхели открыл глаза. Подле него сидел маленький Наос и улыбался застенчивой, заискивающей полуулыбкой.

— Вот ты и очнулся, — радостно сказал он. Альхели поморщился. В голове работали пьяные прессовальные машины… пьяные — потому что они все время промахивались. И гудели.

— Мирах…

— А что он? Бровь ты ему разбил. А чего полез-то? — скороговоркой зачастил Наос. — Он драться умеет не хуже Регора, даже лучше, тот неповоротливый.

— Ты… доктор нашелся, — не сдержал стона, — А сам-то — тоже кинулся бить?

— Не… Ты еще всем чужой, а полез. Зачем сунулся?

— Надо было…

— Зря. Они могут и сами сцепиться, если что, а когда кто-то со стороны лезет… Но ничего, сойдешься. Чаша здорово всех меняет…

Он погрустнел немного, спросил:

— Нравится тебе тут?

— Ну ты даешь, — рассмеялся Сверчок, несмотря на боль. — Валяюсь с разбитой рожей — а он спрашивает… Но, в общем, не знаю пока. Мне особо идти некуда.

— А я домой хочу, — сказал Наос. — У меня родителей не было, только бабка. Она вредная была, но ничего. Сейчас думаю — совсем ничего. Все свечки жгла и крестом вышивала, красиво. Книги старинные собирала. Говорила — не воруй. А мне то пожрать чего особенного хотелось, то просто чего-нибудь яркого… Может, меня за это и наказали, забрали сюда. А что, у всех есть, а у меня нету? — задумался.

Альхели было очень больно, очень горько, и он с радостью оборвал бы эти неуместные излияния. Но плохо двигалась челюсть, и немного неловко было — все же о нем позаботился этот малыш… А Наос мечтательно продолжал:

— У нас занавески на окне были, знаешь, такие, с бабочками. Старые. Я все говорил — сними ты, блин, эту рухлядь… А бабка бесилась, будто какое сокровище…

— Тебе сколько, скажи пожалуйста? — от боли в голове Альхели стал чрезвычайно вежливым. То есть хотел съязвить, но не получалось, как-то само собой сбивался на тон благовоспитанного пай-мальчика.

— Двенадцать было, когда привезли — меня единственного взяли так рано, — добавил с гордостью. — Сейчас тринадцать, наверное. Я тут четвертый месяц примерно.

— У вас, как в каменном веке, да? Или настолько все счастливы, что и часов не наблюдаете? — блин, до чего же мерзко… голову оторвать бы да положить рядом. И губа саднит — ладно хоть зубы целы.

— Почему же каменном? — оскорбился мальчишка. — Можно и каждый день считать, хоть календарь себе заведи и отмечай… а зачем? Сам поймешь, когда пора будет — наружу… если дотянешь, — вздохнул. Прибавил по-детски, будто о фантиках говорил:

— Я иногда хочу умереть. А потом вдруг — страшно. А Мирах — надежный, он просто так не бросит, и не подставит.

— Сволочь твой Мирах. Такую девчонку…

— Риша-то? — округлил брови Наос. — Да ладно. Регор, что ли, лучше? Или Саиф? Чего она, ревет, что ли? Так они все поначалу ревут… ну, многие.

— Балда, — с досадой сказал Альхели, видя прекрасно полное отсутствие опыта у самого Наоса. — Повторяешь, как попугай…

Риша подкараулила его на выходе из душевой — даже застесняться забыла, хоть мальчишка стоял перед ней в мокрых плавках, и сам еще вытереться не успел. Глаза у нее — синие-синие, перепуганные, едва не на лоб лезут.

— Сверчок, я слышала… Мирах сказал — если он будет так себя вести, сдохнет не позже чем через месяц. Так они это — всерьез? Перед своими-то им зачем притворяться?

— Не знаю, всерьез или нет, — отозвался немного зло. Тоже, пришла помощница… прямо шпион во вражеском логове. Тьфу ты… и вправду, в «логове». Рассмеялся.

— Слушай, они ненормальные, — прошептала Риша. — Они же гордятся этим… тем, что проходят через этот кошмар раз за разом. Они гордятся тем, что там, внизу, выживают. Ты понимаешь?!

— Да, — хмуро ответил Альхели. Короткая веселость прошла. — Я тут спросил одного — а что вы от имен этих не избавитесь нафиг? Нельзя, говорит, это шифр опознавательный. Так или иначе подействует, разве что совсем вглубь резать… и ножей нет. Говорит, мальчишка один, новичок, ногтями пытался… заражение крови схлопотал и каюк, идиот.

— Не спасли?!

— Он прятался до последнего — потом и не стали, кажется…

— Я хочу домой, — прошептала Риша. — Я домой хочу, слышишь?!

— Что я тебе, ангел с крылышками? — грубо отозвался Альхели. А Риша вцепилась в него и бормотала, заливаясь слезами:

— Сверчочек, ну, миленький, ну, пожалуйста, я домой хочу, я не могу тут!

— Нет у тебя дома больше, пойми, дуреха! — воскликнул он, вскакивая и отталкивая девчонку. Противные такие мурашки-паучки ползли по коже, стало страшно, так страшно, как никогда в жизни. А Риша согнулась пополам, запихнула косу себе в рот, сдерживая рыдания, и все бормотала бессвязное, и рефреном всплывало: домой!

Саиф подошел, неслышно, будто большой кот. Сиамский — такой же поджарый и гибкий.

— Ревет? — спросил, кивая в сторону девчонки. Будто бы сам не видел. Равнодушное такое лицо, самоуверенное…

— А пошли вы все знаешь куда! — сквозь зубы прошипел Альхели, стараясь не выдать страха — заткнуть уши, не слышать этих всхлипов и стонов; это не Риша, это птица-горевестник, про нее рассказывал кто-то забытый там, в прошлой жизни. Она так оплакивает живых и мертвых, ей все едино.

— А! — выкрикнув злобно хоть это, раз больше ничего не шло на ум, он со всех ног помчался к «логову» — уткнуться лицом в мягкое ложе, забыться, ведь все так тихо, спокойно, и можно поверить, что наконец дома — не там, с якобы родителями, а дома по-настоящему. В надежном, уютном месте, полном любви и заботы. И не слышать, не слышать бесконечного всхлипывания!