Сергей Лукьяненко - Неделя неудач

Самым удивительным мне показалось даже не их странное собрание, а то, как бесцеремонно себя вели Витька и Роман. Они спорили с Кристобалем Хунтой, причём без малейшей тени пиетета.

– Да ты сам посуди! Не будет твоё заклинание работать! – кипятился Роман.

Кристобаль Хозевич пожимал плечами, но возражать не пытался.

– Эй, дубляки! Я вам приваловского привёл! – крикнул Кеша. И я наконец-то понял – передо мной сидели вовсе не сотрудники института, а их дубли.

Ой. Кристобаль Хозевич… да нет, не он, конечно же, а его дубль, поднялся.

– Садитесь, наш юный товарищ, – вежливо сказал он. – Не смущайтесь, все мы поначалу смущались, но это быстро пройдёт.

– М-милости п-просим, – Фёдор Симеонович подвинулся, тяжело ёрзая на длинной доске, водружённой на пару чурбанов. – Мы тут п-проблему обсуждаем… обычную, знаете ли, о п-падении м-магических способностей у д-дублей.

Я стоял как вкопанный.

– Да садись, дубляк заторможенный! – завопил дубль Корнеева, и привычная грубость привела меня в чувство. Я бухнулся на скамью рядышком с дублем Киврина и услышал деликатное покашливание домового Кеши.

– Ну, пошёл я…

Вяло помахав ему рукой, я стал оглядывать собравшихся. Были они вполне похожи на себя-настоящих: Кристобаль Хозевич ничуть не терял элегантности, Корнеев – грубости, Киврин заикался не меньше, чем раньше. На меня деликатно не обращали внимания, и я стал приходить в себя. Как ни странно, но сознание моё упорно отказывалось считать сидящих вокруг дублями…

– П-полагаю, следует п-попробовать ещё раз, – сказал Фёдор Симеонович и стал делать пассы. На него внимательно смотрели.

– Не так, Фёдор Симеонович, не так, – быстро проговорил Ойра-Ойра, увидев, что Киврин старательно рисует в воздухе задом наперёд букву «Е». – Это получается цифра "3".

– Ах ты г-господи! Да неужто? – сказал Киврин, разглядывая слабо светящийся в воздухе след. – С моей с-стороны – так всё н-нормально!

– Любезный Теодор, заклинание ваше должно быть ориентировано вовне, а не на вас самих, – сообщил Хунта.

Киврин закивал и стал терпеливо рисовать букву дальше.

– А настоящие за что ни возьмутся – у них всё спорится! – сказал Володя Почкин, поднимая взгляд на меня. – Вот, даже Привалов дубля сотворил – не придерёшься! До чего же любопытно, прямо засмотришься!

– Да ну, «не придерёшься», – оборвал его Корнеев. – Сразу видно – дубляк! Ухо левое вниз съехало, глаза дурные, рот полуоткрыт всё время…

Я торопливо захлопнул отвисшую челюсть. Фёдор Симеонович продолжал старательно чертить в воздухе знаки… как я понял, он собирался провести простейшую материализацию.

А-Янус и У-Янус строго и молча следили за его усилиями.

Кристобаль Хозевич положил руку мне на плечо, негромко сказал:

– Я пребываю здесь уже три года, молодой человек. Честно говоря, не самое плохое место для сбежавшего дубля. Но если бы ты знал, как стосковалось моё сердце по простым, привычным вещам… Нет ли у тебя с собой кусочка сыра?

– Но… вы же… не едите… – пробормотал я.

Хунта смерил меня ироническим взглядом.

– Разумеется, так же как и ты, юноша. Но просто вдохнуть аромат сыра… посидеть с бокалом амонтильядо…

Киврин прервал свои попытки и почесал затылок. Неуверенно сказал:

– Уже лучше, д-да? К-кристо, не мучь н-новичка своим с-сыром.

Хунта гордо отвернулся. Несколько минут дубли сидели молча. Потом Ойра-Ойра негромко запел:

Роман отчеканивал ритм песни, не особенно заботясь о словах, а остальные подтягивали ему хором:

Мне стало не по себе. Я встал, едва не уронив пакеты, и робко спросил:

– Пойду?

– Куда пойдёшь-то? – удивился Корнеев.

– Наверх… к П-привалову, – начиная заикаться соврал я.

– Смотри, развеет он тебя, – мрачно пригрозил Корнеев. – Ну, сам решай.

Я бросился к двери лифта. Открыл её – там и впрямь оказалась маленькая кабинка с одной единственной кнопкой. Надавив её, я прислонился к стене и шумно выдохнул.

Лифт шёл вверх.

Стоит ли рассказывать о случившемся ребятам? Поверят ли мне? А если поверят, то чем всё кончится?

Меня забила дрожь. Это ж надо. Сходил за цементом. Угораздило Витьку каблуком в стене завязнуть! Посмотрел на часы – я не удивился бы, если уже наступило утро, но ещё не было и одиннадцати.

Так ничего и не придумав, я открыл дверцу остановившегося лифта и оказался в вестибюле. Выход оказался очень удачно замаскированным между колоннами, за грудой древних идолов. Споткнувшись о гипсовую курительную трубку неимоверных размеров, я выбрался к лестнице и побежал наверх.

В электронном зале уже было тихо. «Алдан», закончив расчёт, сонно помаргивал лампочками, мои дубли сидели за столом и неумело играли в карты. При моём появлении оба вскочили. Я зажмурился, кинул пакеты на пол и пулей вылетел в коридор.

Так. К Витьке, немедленно. Из-за него эта каша заварилась, пускай он голову и ломает.

Через минуту я уже был на шестом этаже и словно вихрь ворвался в двери Витькиной лаборатории.

Корнеев сидел на диване, заложив ногу за ногу. Одна нога была босой, и мне сразу вспомнился домовой Геннадий. Покосившись на меня, Витька продолжил странное занятие – капать из пробирки бесцветной жидкостью на пятку.

– Ты чего? – спросил я.

– Болит, – Корнеев выплеснул на ногу всю пробирку. – Нет, ты сам посуди! Хорошая живая вода. Очень свежая. Если бы, к примеру, у меня пятка была напрочь оторвана, то приросла бы в момент. А вот ушиб – не проходит!

– Так отрежь пятку, потом займись лечением, – ехидно посоветовал я.

Корнеев покачал головой:

– Нет, Сашка. Это выход простейший, примитивный…

– Корнеев, покажи пропуск, – попросил я.

Витька вытаращил глаза.

– Ты… чего?

– Пропуск покажи!

Видимо, тон мой был настолько серьёзен, что Корнеев от растерянности подчинился. Убедившись, что он не собирается рвать в клочки бумажку с ненавистной печатью на фотографии, я присел рядом.

– Витька, разговор есть серьёзный. Очень важный.

– Ну? – насторожился Корнеев.

– Дубли… они живые?

– Жизнь – отчеканил Корнеев, – есть форма существования белковых тел! Бел-ко-вых! А дубли у нас – кремнийорганические, ну или германиевые…

Я разозлился.

– Витька, ты мозги не пудри! Тоже мне… Амперян…

– Сашка, да никто этого толком не знает! Лет двести уже споры идут! Какая тебе, фиг, разница?

– Как это – какая? Если они живые, так какое право мы имеем их эксплуатировать?

Витька едва не упал на пол.