Андрей Жвалевский - Мастер сглаза

— Это понятно, «Богатые тоже плачут», тупая зажравшаяся Америка и всё такое. Но деньги, они ещё и уверенность дают, силу, свободу, наконец!

— Итак, вы провозгласили три преимущества: уверенность, сила, свобода. По поводу уверенности — чистой воды рефлексия и утоление собственных комплексов. Мне, например, самоутверждаться нужды нет. Ни с помощью Денег, ни каким-либо иным способом. Я и так отлично знаю свои достоинства, а демонстрировать их окружающим — это удел, извините, не совсем уверенных в себе людей. Предупреждаю, если вы сейчас с жаром возьмётесь меня переубеждать, это будет только лишним доказательством моей правоты.

Гарик промолчал, и лишним доказательством правоты Николаича стала побагровевшая Гарикова физиономия.

— Второе так называемое преимущество — сила. Помилуйте, сами по себе деньги силы не дают! Если вы придёте в парламент, выложите на стол сумму, равную десяти бюджетам страны, и потребуете избрать вас президентом, в лучшем случае вас просто высмеют. Простой выплатой денег невозможно добиться изменения приговора в суде или устранения конкурента. Всегда нужно знать, как, когда и кому эти деньги предложить.

— Но ведь всё-таки деньги, а не что-нибудь ещё! — ухватился за соломинку Гарик.

— Отнюдь, милейший, отнюдь. На человека или на толпу лично я могу воздействовать тысячей способов, и далеко не все они связаны с выплатой денег. Скажем, никому из вас я ни разу — подчёркиваю, ни разу! — не заплатил ни копейки. Между тем вы совершенно безоговорочно признаете мою власть над вами, то есть силу. Извините, если задел чьё-нибудь самолюбие.

Чьё-нибудь (а именно Гариковское) самолюбие обиженно запыхтело.

— Ладно, но то, что бабки дают свободу — это уж точно!

— Вы серьёзно? А в чём свобода-то? Свобода передвижения? Да, есть у вас быстрый автомобиль, и билеты на любой авиалайнер вам достать — раз плюнуть. Но вы не можете бросить все и уехать. Или, наоборот, не идти туда, куда положено. А я могу. Свобода выбирать, например, одежду? Вряд ли вы рискнёте хотя бы раз появиться на работе в поношенном костюме или вести переговоры с солидным клиентом в шортах. И так далее. Ограничений и рамок у вас, милейший Гарри Семёнович, гораздо больше, чем у меня. Следовательно, я свободнее.

Гарик насупился, но сдаваться не собирался:

— Вас послушать, так всем нужно забраться в бочки и жить, как Диоген. Глупость какая-то!

Упоминание о Диогене подействовало на Николая Николаевича неожиданно удручающе.

— Действительно, глупость, — пробормотал он. — Возомнил себя проповедником, вещал истину! А Александра просмотрел.

— Это Македонского, что ли? — обрадовался я поводу вмешаться в беседу и собственной эрудированности.

— Македонского, — Николаич позволил себе быть слегка ироничным. — Хотя раньше его больше знали под именем Александр Великий. Вздорный старикашка Диоген тогда ещё не понимал, что историю делают никакие не народные массы. Историю творят, иногда попросту придумывают из головы одиночки, одержимые желанием. «Топоры», по-нашему.

— Как-то это вы того, — смутился я, — ненаучно…

— Ненаучно? А то, что мальчишка, царёк провинциального царства умудрился стать господином всей известной ему Вселенной — это научно? А ведь он стоял перед Диогеном — молодой, симпатичный, юноша бледный со взором горящим, мечтающий о мировом господстве. Аведь тогда ещё было не поздно…

Николай Николаевич прервал себя, и на кухне воцарилась пугающая тишина.

Иразрушила её Маша:

— Николай Николаевич, теперь, когда Андрей потерял свои способности…

— Потерял? —Николаич тяжело вздохнул. —Как бы не так. Скорее нашёл. Вы у нас, Андрей Валентинович, теперь не только «отбойник», но и «топор».

— Вы что, так шутите? —с неимоверным трудом проговорил яодеревеневшими губами.

Николаич не шутил, это было ясно всем. Особенно Машке, которая без лишней истерики тихо бухнулась в обморок.

Первое, что сделал Николаич, когда мы отпоили Машку валерьянкой и унесли спать на диван, —попросил меня взять кубик и провести несколько опытов по усложнённой методике.

Мне плотно завязали глаза и попросили выкинуть пятёрку. Я послушно повиновался, добросовестно представив себе, как кубик останавливается пятёркой вверх. Меня попросили повторить снова. Потом ещё раз. В конце концов я сбился со счёта, у меня заболела рука, а главное, замучила неизвестность. Гарик с Николаичем, хотя и видели, что происходит, но комментировали процесс исключительно междометиями.

Когда экзекуция была завершена, с меня сняли повязку, и Гарик молча протянул исписанный листок с результатами. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять — все законы теории вероятности были посланы к чертям. Пятёрка лидировала с подавляющим преимуществом.

Потом пошли более серьёзные и навороченные тесты из числа тех, которыми меня мучили ещё год тому назад. Результаты повторялись с точностью до знака. Каким-то не совсем постижимым образом яумудрился поменять шило «отбойника» на мыло «топора».

К трём часам ночи мы были настолько вымотаны и подавлены, что молча разбрелись по местам ночлега. Гарик увёз Машку, хозяин постелил себе на кухне, а язавалился на приснопамятный диван.

Угрюмое отупение накатилось на меня. Мыслей не было. Отдельные чувства вспыхивали яркими сполохами на фоне серой внутренней сумятицы.

Самым сильным и отчётливым чувством была обида. На кой барабан мне эти ваши непрошеные «дары», от которых выть хочется? Как мне от них теперь избавиться? И зачем было душу мотать? Самое обидное в этой обиде было то, что непонятно, с кого требовать ответ. С Николаича? С жестокой судьбы? С бога, черта, духов предков, джиннов-ифритов, орков-гоблинов?

Не на кого пожаловаться, да и некому. С тем и уснул.

Утром я просыпался медленно и постепенно — как, собственно, и рекомендуют врачи. Момент начала пробуждения был упущен, но в некий момент я понял, что за окном уже давно и нервно чирикает синица.

Синицы уже в городе. Значит, совсем зима, в лесу холодно и одиноко. Сегодня на зорьке синица выглянула из дупла, зябко передёрнула плечами и, вздохнув, принялась упаковывать вещи. Наскоро упаковав всё необходимое, окинула хозяйским глазом летнюю квартиру…

Очень люблю я этот миг: когда, не дождавшись окончательного пробуждения, организм снова погружается в дрёму. Одна часть сознания жонглирует мыслями и образами, выстраивая их по законам сновидения, другая — с изумлением комментирует полученный бред. Словно на гребне морской волны, я то погружаюсь, то выныриваю из сладкого, иррационального мира, в котором дозволено все, и все дозволенное логично, и не вызывает удивления бесшумный полёт над ночными крышами или мгновенное перемещение во времени и пространстве.