Артем Белоглазов - Да в полымя

Я иду сквозь огонь. Безболезненно. Беспрепятственно.

Теперь понятно, почему меня называют Фениксом?

По вмиг истлевшему паркету я забежал в квартиру. Обыскал: многие прячутся – в шкаф, ванну, под кровать. Первая, вторая… Никого. И здесь никого. Люди успели уйти или выбрались на балконы.

Счастливчики, горько усмехнулся я. Вам не грозит стремительный, преждевременный износ организма, сверхнагрузки и потеря энергии из-за контакта с границей слоя. Я не спасу вас.

Я не работаю на легких объектах, где справятся и без "птички". Птичка, ха! Голову бы отвернул тому, кто это придумал. Не работаю на сложных – там справятся. Проявляя чудеса героизма и силы духа – справятся. Без меня.

Я работаю там, где не выдерживает никто.

И одна из главных задач – как можно быстрее подобраться к человеку, сграбастать в охапку и отволочь в руки медиков.

В четвертой квартире, поодаль от горящего дивана, валялся без сознания мужчина лет тридцати: одежда и волосы тлели, лицо покраснело от жара, вздулось волдырями. Но я этот жар не чувствовал, лишь видел признаки. На границе темпорального слоя воздух успевал охладиться, так что я пребывал в весьма комфортных условиях, разгуливая среди пламени, будто в скафандре высшей защиты. У человека ожог второй степени, который – если не поспешить – в два счета сменится некрозом и обугливанием, а мне – хоть бы хны.

Температура внутри здания сравнительно мала, опасность представляют дым, открытый огонь, высокая концентрация углекислого газа и токсичной дряни. Если вовремя не локализовать пожар, температура достигнет восьмисот-девятисот градусов, и спасать кого-либо уже не придется.

Вытаскивать людей нужно сейчас. Немедленно. Мое преимущество – скорость.

Мебель и вещи цвели алыми протуберанцами. В дыму тучей мошек роились искры, виновницы пробоя – раскаленные частицы сажи через вентиляцию и дыры проникают в помещения. Я взвалил мужчину на плечо. За те секунды, что поднимал – мои секунды! – на лице человека появились новые морщины: в уголках глаз, возле рта, на лбу. Темные волосы поредели, на висках проступила седина. Я не видел этого: в сплошном задымлении не разглядеть. Я знал.

Слой быстрого времени изнутри больше и без труда вместит несколько человек. Был бы Гераклом – так и поступал, но максимум что могу – взять двоих, потоньше да худощавей. Или детей: они легче.

Сжав зубы и стараясь не глядеть на мужчину, я вытащил его из квартиры и спустил на относительно безопасный пятый этаж, где пострадавшего приняли Андрей и Палыч. Генка с Петром дожидались своей очереди. Недолго на самом-то деле: по их часам я летаю вверх-вниз как реактивный. Выше работали два отделения из других расчетов. На шестом было не так жарко, не то что на седьмом.

Я вернулся назад. На второй площадке бесчинствовал огонь: от дверей почти ничего не осталось и без моей помощи. Невольно сторонясь замерших в танце рыжих языков, я шагнул внутрь. Пламя за невидимым кругом двигалось замедленно, вальяжно, будто и не горело бешено, а всего лишь расплывалось по воздуху, облаком в безветренную погоду. И мгновенно вскипало на границе, за доли секунды пожирая всё, до чего могло дотянуться. Время в буферной зоне ускорялось так, что несколько лет спрессовывались в минуту.

И вновь погорельцам "везло" – успели удрать на балконы, где их обязательно снимут. Рано или поздно – снимут. Ну а Феникс спасает безнадежных, тех, к кому не успеют пробиться. Грязная работа – во всех смыслах. Что ж, мне не привыкать. Остались восьмой и девятый. Вперед, птичка!

Подкоптившегося, но крепкого на вид старика я обнаружил в ванной. Выносить пожилых я зарекся после того, как один дед умер у меня на руках. Но этот был не такой уж старый, и я рискнул. Затем подобрал бьющуюся в истерике женщину: она ничего не соображала и металась по кухне, кидаясь на стены, – никак не могла найти выход. Больше на восьмом никого не было.

Дыхание сбивалось. Судорожно глотая задымленный воздух, давясь и кашляя, я мечтал о горных вершинах, где лежит снег, о чистом и морозном, колючем, живительном… Я никак не мог набрать полную грудь. Высунулся за перила и ловил налетавший ветер, пил про запас. Но ветер грозил иной опасностью – раздувал огонь.

Из подъезда выскочил Николаев – нечеткий, исчезающий силуэт; кометой взрезал пространство. Опять кого-то "спас"! Ход "птички" замедлился, из болида он превратился в смазанное пятно. Отнес к "скорым" мужчину в тлеющей одежде и рухнул на землю: копить силы для следующего рывка. Я бы даже сказал, театрально рухнул. Знаем мы его трюки. Дешевый из тебя актер, Олег Батькович, не возьмут тебя в Мариинку. Так и лежал, не двигаясь: уродливый манекен, грязная клякса на фоне молодой травы.

К нему – вот молодец! – подбежал давешний репортер. Что, попался? Попробуй оттолкни. Заткнуть рот свободной прессе не удастся. Изволь отвечать, сколько лет жизни отобрал сегодня!

Однако репортера прогнал человек в камуфляже и теперь что-то втолковывал Николаеву. От чрезмерного любопытства я высунулся по пояс, не обращая внимания на огонь. А он уже облизывал балкон, развевался на ветру багровым стягом, жег открытые участки кожи.

Надо уходить! Спасаться самостоятельно. Я здесь как между молотом и наковальней. В комнате, словно в горне, ворочалось пламя, и невидимый подмастерье раздувал мехи! Забраться на крышу? Перебежать к торцу здания, где огонь не так силен? Меня заметят и снимут. Сидеть, забившись в угол, и в конце концов получить ожоги третьей или четвертой степени вовсе не хотелось. А если сюда ворвется Николаев?! Я лучше спрыгну и разобьюсь, чем позволю ему приблизиться!

Внизу безутешно, с надрывом закричала женщина. Она вырывалась из рук санитаров и голосила, голосила…

Будто откликаясь, на кухне соседней квартиры лязгнула форточка, распахнулась под напором горячего воздуха. Из нее повалил дым; на подоконник легли оранжевые отсветы. Стекла дребезжали. Громыхнуло – утробно, мощно, и я дернулся как ужаленный – еле слышимый, словно издалека, донесся детский рев. По-настоящему, взахлеб. На меня точно спикировал десяток разъяренных ос. Я присел, закрывая лицо от ядовитых жал, в глазах потемнело. Ситуация донельзя напоминала… А, черт! Николаев вот-вот пойдет на второй круг! Спасать, как же. Взрослые – ерунда, их жизнь давно испорчена, у них, ха-ха, есть выбор. Да или нет. Николаев обязан спросить, если человек в сознании. Правда… никто еще не отказывался. Но ребенок?!

Кто живет в квартире? Хоть убей, не вспомню! Дежурные "здрасте – до свидания – соль не одолжите?", а встретишь в магазине – и не узнаешь. Сколько у них детей, один? Какого возраста? Почему ребенок не догадался выйти на балкон? Взрослых нет дома?