Александр Гейман - Митюкова и Сидоров

Теперь, когда чувства Сидорова выдержали проверку столь длительной, затяжной, бесконечной разлукой в три дня, а Митюкова была так благосклонна, растаяли последние сомнения. Сидоров завопил на весь Интернет — завопил, конечно, в письменной виде: "Митюкова! Куда ты потерялась? Я люблю Вас!"

Не дожидаясь ответа Сидоров пулей полетел к заветному клену. Была ночь. Дул ветер. Сильный ветер. Не то что ветви, а самый ствол ходуном ходил. Но мог ли Сидоров сидеть у подъезда и ждать, когда кто-то откроет дверь? Нет, Митюкова, не мог! Он вскарабкался на самую верхушку, откуда — если очень повезет — можно было перемахнуть прямо на крышу, минуя форточку Фельдмана. И Сидорову повезло — неистовый порыв ветра так качнул ветку, что придал прыжку Сидорова утроенную силу и дальность. А иначе бы он мог не допрыгнуть, упасть и покалечиться, а то и разбиться насмерть. И Митюкова бы о нем плакала.

Но Сидоров допрыгнул. Он звал у окошечка на чердаке, и ему откликнулись.

— Митюкова, — почти что шепотом простонал Сидоров, потому что голос едва повиновался, сердце так и колотилось, голова плыла, — Митюкова, ответь мне, я же тебя люблю!..

— Васенька… — послышалось в ответ смущенное мурлыканье Митюковой, — Васенька…

Не буду далее пересказывать историческую беседу Митюковой и Сидорова. Это разговор очень интимный, сокровенный, не для чужих ушей, а к тому же, он мало чем отличается от всякой любовной чепухи, что всегда произносится в таких случаях. Узнать, в чем она состоит, проще простого — влюбляйтесь, трепетно пережидайте разлуку, а потом бегом марш по клену на чердак и объясняйтесь со своей Митюковой — уверяю вас, будет практически то же самое. И даже теоретически, согласно правил любовной науки. Я же, согласно правил хорошего тона, в этот момент скромно закрыл уши и деликатно отвернулся, поэтому все равно не знаю, о чем там толковали Митюкова и Сидоров. В двух словах, она обещала ему свидание.

Однако все дело усложняла неожиданная заковыка — скорым это свидание не получалось. Вот ведь какая незадача — через двор от Митюковой Сидоров жил, а выбраться ей к нему было немногим легче, чем к тому заграничному поклоннику.

— Но, Митюкова, — взвыл Сидоров, — я же ведь могу сам к тебе выбраться! Второй подъезд, квартира семнадцать! Давай, я хоть утром сегодня, хоть вечером!

— Ой, Васечка, нет, нет! — перепугалась Митюкова. — Понимаешь, я не так свободна, как ты. У нас дома…

Дома у Митюковой была сложная многолюдная обстановка — такса Сима, ризеншнауцер Римма, а еще маленькая чела, дочь большой, а еще проживала домработница, а главное — сама чела Митюкова. Дама это была, как вы понимаете, самых суровых взыскательных понятий в части знакомств и незваных гостей без хорошей родословной. В общем, влюбленное уединение в доме Митюковой исключалось, а на улицу Муру не пускали. Тут затоскуешь о милом друге. Но Митюкова твердо обещала улучить подходящий случай и сама навестить Сидорова.

— Васечка, ты подождешь до следущих выходных? — нежно и виновато спрашивала Митюкова.

— Ну, всю жизнь ждал, так уж до следующих выходных-то подожду, — басом, для солидности, отвечал Сидоров.

А тем временем Митюкова и Сидоров могли наслаждаться общением друг с другом, чем они и заполняли досуг .

— Я, Василий, очень не люблю, когда врут и обманывают, — делилась Митюкова. — Вот наша Сима. Представь, угощаюсь я сладкой творожной массой в маленькой баночке. А эта Сима прибежала и наврала, что меня срочно зовут к телефону. Когда я вернулась, Сима уже долизывала мою баночку. Совершенно собачье воспитание и негигиенично.

— Митюкова, как я тебя понимаю! — сочувствовал Сидоров. — Я тоже во всем держусь правил чести. К примеру, ест мой чел булку с молоком. Конечно, я мог бы сделать вид, что мне это ни капельки не интересно. Но к чему это лицемерие, если на самом деле я жду положенной мне доли. Зачем же, спрашивается, обманывать? Поэтому я всегда прямо выражаю свое мнение, сажусь напротив чела и смотрю на него честными глазами.

Митюкова почему-то смеялась. А вот стишок про шустрого котишку она раскритиковала.

— Во-первых, Сидоров, — бойко наставляла Митюкова в высокой науке стихосложения, — почему котишкО ? Ты что — средний род?

— Нет, нет! — пугался Сидоров. — Я мужской! мужской род, Митюкова!

— Значит, и в стихотворении должен быть мужской. Мало нам всяких… мр-р… Арнольдов… И что это значит — ухо лапой чешет? Все кошки так делают. Никакой тут заслуги нет, и вообще, Сидоров, это не передает твою индивидуальность.

— Ну, Митюкова. Это ж стихи. Поэзия, — защищался Сидоров, а приводил он слова чела, которыми тот отражал нападки на свои творения. — Она ж пишется по особым законам.

Митюкова фыркала.

— Ой уж, по особым. Ты лучше скажи — почему вы, коты, все время деретесь? Тоже по законам поэзии?

Говоря откровенно, Сидоров и сам не всегда понимал, из-за чего приключаются иные стычки. Эту же тему он как-то обсуждал с Фельдманом и доверительно ему признавался:

— Ты знаешь, Фельдман, с одной стороны, я против Жиганова-младшего или Нечитайлова ничего не имею. Идет, скажем, Нечитайлов по моему двору к себе во двор — ну и пусть себе идет. Но меня возмущает сам факт.

В чем состоит этот возмутительный факт, Сидоров объяснить не мог, но что он его возмущал, это было совершенной истиной. Но само собой, Митюковой Василий изложил все иначе, галантно:

— Ну, как же, Митюкова, что за странный вопрос. Коты всегда дерутся во имя прекрасного пола. Какой в этом секрет.

— Но вы же деретесь, когда и кошек рядом нет, скажешь — неправда? — приставала Митюкова, почему-то живо интересуясь этим предметом. — Скажешь, тоже из-за дам? Хотя… Моя подруга Миколакис, она такая своеобразная, гречанка, она тоже считает, будто в это время мысленному взору котов предстает идеал Прекрасной Кошки и вдохновляет их на поединок. Неужели у вас так все романтично, а, Сидоров?

Сидоров сразу вспомнил свою Небесную Кошку. И хотя не было ни одного случая, чтобы он с кем-то сцепился по поводу ее расположения, Василий, конечно же, охотно согласился с мнением гречанки Миколакис — а как же, конечно, романтика. Конечно, небесный идеал. Еще какой небесный-то! — до шестого этажа, бывает, шерсть клочьями летит! Воспаряет в восходящем потоке воздуха.

В таких разговорах приблизились выходные.

— Вот, Василий, — писала Митюкова, — завтра моя чела отправляет семью на дачу, и когда она посадит меня на сиденье, я незаметно выскользну из авто. Старшая чела будет думать, что я уехала, а младшая — что я дома, и меня не хватятся. Я спрячусь в зарослях на углу, там меня и ищи.

Сидоров предпринял основательную подготовку. Фельдману он принес целых две мыши, а за это реквизировал из холодильника три стерляжих кусочка. Не очень больших — вместе меньше, чем на полкило, но на пару суток должно было хватить. Но поскольку прожорливость Митюковой Сидорову была неизвестна, то он подстраховался парой толстых кусков докторской колбасы, для чего понадобилось применить усиленные меры воспитательного воздействия в отношении своего чела. Еще Сидоров прибавил к запасам сырой бифштекс, это уже из столовой через дорогу — разжился по случаю. Ну, мало ли как — главное, что разжился. Голод Митюковой теперь не грозил, а для утоления жажды, на всякий случай — Сидоров ведь и правда почти не употреблял — он стырил у Фельдмана пузырек с валерьянкой. Ну и, конечно, на всю территорию вокруг дома Сидоров наложил жесточайшие запретительные заклятия — вплоть до особого распоряжения всем Жигановым, Кошкиным, Нечитайловым и вообще всем котам, будь они хоть с изьяном, хоть без, ход был строжайше воспрещен. Не нужны были в эти дни посторонние коты Василию Сидорову. Митюкова ему была нужна.