Фред Саберхаген - Звезда Берсеркера (Клуб Любителей Фантастики — « L»)

Состязание в ближнем бою возобновилось, причем Деррон подумал, что на этот раз у него есть шанс победить, потому что сила двух рук серва более чем равнялась силе одной уцелевшей лапы берсеркера. Но рефлексы адской машины все еще давали сто очков вперед человеческим. Потребовалось всего несколько секунд, чтобы Деррон снова завертелся, цепляясь за корпус берсеркера, а потом опять был отброшен в сторону.

Он пытался ухватиться за топчущие его лапы, чтобы сделать из врага неподвижную мишень. Очередной удар разбил его собственный лазер.

Почему Матт не стреляет?

Берсеркер был слишком большим, сильным и быстрым, чтобы потерпеть поражение от покалеченного серва. Деррон вцепился в одну лапу, но две из оставшихся неповрежденными работали, как молоты, разрывая металл своими стальными когтями. Бездействующие ноги серва, начисто оторванные, отлетели в темноту. Еще немного — и металлический человек будет разорван на куски.

Почему Матт не стреляет?

Он и не собирался стрелять. Краем глаза Деррон заметил мелькнувшую фигуру. Сжимая в каждой руке по пучку стрел, с воплями, словно бы летя по воздуху подобно молниеносному божеству из легенды, Матт метнулся в самую гущу битвы и погрузил свои стрелы с размаху в спину врага.

Тело берсеркера почти полностью затенило вспышку. Где-то глубоко внутри машины раздался взрыв, сотрясая его корпус и тело серва. И на этом сражение завершилось.

Деррон с трудом выбрался из-под груды светящегося, плюющегося искрами исковерканного металла, который только что был могучей машиной. Потом, обессилев, уложил перегревшегося серва на грунт, опершись на локти.

В колеблющемся свете выпотрошенного берсеркера он видел, как из пещеры выбежал Дарт с луком, с которого свисала порванная тетива. Следом вышли остальные Люди и столпились вокруг чего-то, неподвижно лежащего на земле.

Деррон заставил серва сесть.

Там мертвым телом лежал Матт, отброшенный последней судорогой берсеркера. Живот его был разорван, руки обуглились, лицо стало совершенно неузнаваемым.

И вдруг на обезображенном лице открылись глаза. Грудь распростертого тела качнулась, судорожно втянув воздух. Матт задрожал и начал дышать.

Женщины завыли, мужчины запели что-то медленное. Они расступились, когда Деррон подтащил своего потрепанного серва к Матту и как мог нежно поднял его. Тот был слишком плох, чтобы вздрогнуть от прикосновения раскаленных металлических рук.

— Славно поработали, Одегард! — К голосу полковника вернулась уверенность. — Отлично поработали. Завершили всю операцию. Что вам перебросить для оказания первой помощи этому парню?

— Он слишком плох, сэр. Вам придется поднимать его вместе со мной.

— Я рад бы помочь, но опасаюсь, что по Уставу… — голос нерешительно замер.

— Его жизненная линия в любом случае оборвется в этом месте. А завершением операции мы обязаны именно ему.

— Гм… Хорошо, хорошо… Будьте готовы, мы пока перенастроимся с учетом его массы.

Люди робко сгрудились вокруг серв-комплекса и его умирающей ноши. Деррон подумал, что сцена эта превратится в миф. Возможно, когда-нибудь историю об умирающем герое и каменном человеке найдут среди самых ранних письменных памятников Сиргола.

У входа в пещеру старейшая женщина безуспешно пыталась разжечь с помощью своего трута сторожевой костер. Девушка, помогавшая ей, потеряла терпение, схватила сухую ветку и подбежала к раскаленной оболочке берсеркера. Жар воспламенил дерево и она, как будто пританцовывая, пошла обратно к пещере.

Это была последняя картина прошлого, запечатлевшаяся в памяти Деррона. В следующее мгновение он уже сидел в меркнущем круге света на полу Третьего уровня Сектора Хроноопераций. К нему бежали два человека с носилками. Разжав стальные руки, он передал медикам Матта, потом внутри шлема нашел переключатель и зубами отключил питание.

Не став заниматься обычной проверкой, он через несколько секунд уже освободил себя из кокона мастер-комплекса и проталкивался через толщу людей, сбежавшихся поздравить его. Не переодевшись, в пропотевшем трико, Деррон протискивался сквозь скопление техников, операторов, медиков и прочих, уже заполнивших пространство уровня. И добрался до Матта как раз в тот момент, когда медики поднимали носилки с пола. На выпиравшие наружу внутренности была наброшена влажная марля, из вены торчала игла капельницы.

Глаза на изуродованном лице были открыты, но в них ничего невозможно было прочитать — мысли его стер шок. Но даже если он и осознавал действительность, то Деррон показался бы ему всего лишь одним из многих непонятных существ.

И все равно он пошел рядом с носилками, держа Матта за предплечье выше ожога, пока тот не провалился в забытье.

По мере продвижения носилок к госпиталю, за ними образовалось нечто вроде процессии. Словно разнесенное динамиками всеобщего оповещения, распространилось сообщение о первом человеке, перенесенном из глубокого прошлого. Когда же Матта внесли в приемный покой, то вполне естественно, что Лиза, как и все остальные в госпитале, у кого была такая возможность, прибежала посмотреть на него.

— Он потерялся, — пробормотала она, глядя на распухшее лицо человека на носилках. — Он потерялся, он так одинок. Я знаю это чувство. — Она с тревогой повернулась к врачу. — Он поправится?

Доктор слабо улыбнулся.

— Если, сюда их доставляют еще живыми, то они, как правило, выживают.

Лиза с облегчением вздохнула. Ее тревога о пришельце из прошлого была совершенно искренней.

— Привет, Деррон, — улыбнулась она мельком, прежде, чем последовать за носилками. В голосе, поведении девушки чувствовалась рассеянность.

Словно она его едва заметила.

Подняв руки, Номис стоял на гладкой, как крышка стола, вершине черного утеса в двадцати футах над бушующим прибоем. Ветер рвал его седую бороду, складки черного одеяния. Белые морские птицы спускались по ветру в его сторону, потом круто меняли курс, крича громко и резко, словно слабые души, объятые мукой.

С трех сторон от возвышения, где стоял Номис, поднимались утесы и подобные пальцам пики, образовавшие местную прибрежную линию черного базальта, в то время как впереди простиралось бескрайнее штормовое море.

Широко расставив ноги, он стоял в центре сложной диаграммы начерченной на скале мелом. Вокруг были разложены принадлежности его профессии — мертвые, высушенные. Обычный смертный постарался бы поскорее сжечь их и позабыть.

Тонким, пронзительным голосом Номис бросал сквозь ветер слова песни:

«Днем и ночью пусть тучи клубятся,

Громом-молнией полнятся,

Вспеньтесь, волны изумрудные,

Помогите в минуту трудную,