Андрей Дмитрук - Морская пена

Вирайя кивал, не сводя глаз с обелиска. В бледнеющей синеве лопнули по вертикали стальные леса и медленно разошлись в разные стороны. Говор и смех Священных оборвались, многие прильнули к биноклям. Золотом вспыхнуло море, и горизонт обозначился широкой раскаленной полосой.

Вся равнина содрогнулась и загудела, как чугунная сковорода. Вирайя знал, как ворчат и скрежещут машины, стряхивая железное оцепенение под рукой человека, но так мог вздохнуть только вулкан.

Белый плотный дым лениво выплеснулся из-под обелиска и ручьями потек снизу вверх. Грязно-белое облако разбухало на перекрестке дорог и рельсов, озаряясь изнутри рыжим огнем.

Рвануло горячим ветром. В туче кто-то поперхнулся, и вдруг - словно там терзали и мучили гигантское живое чудовище - возник, нарастая до боли в ушах, долгий режущий вопль. Красная скальпированная голова выползла из дыма. Ускользая из рук мучителей, скрывавшихся в дыму, обелиск поднимался все выше. Крик его звенел теперь торжеством. Закружилась клочьями, растаяла, сгинула туча. Вместе с первыми лучами солнца возносилось к зениту "Копье Единого", выбрасывая книзу ослепительный факел в фиолетовом ореоле. Потом факел стал похожим на пламенный крест. Крест сжался в стремительно уменьшающуюся белую звезду, и скоро его уже нельзя было отыскать на фоне неба.

Тогда Вирайя повернулся к своей машине. Но дверцы ее были почему-то закрыты. Все Священные стояли возле своих огромных блестящих машин, словно ожидая чего-то, а Плеолай сделал Вирайе быстрый предостерегающий жест рукой.

Все оставались на местах, пока с отдаленного края поля не отъехала длинная красно-белая машина в сопровождении целой колонны черных. Только тогда Вестники распахнули дверцы...

Наконец он остался один. Прилег на кушетку в самой маленькой и скромной комнате отведенного ему дворца. Здесь были собраны вещи Вирайи, доставленные по воздуху из столицы. Настольная лампа матери под розовым шелковым абажуром, кресло с круглыми полированными площадками на подлокотниках - для бокалов и пепельниц, выцветшие олени и папоротники гобелена... Многое напоминало о детстве, о рано умерших родителях. На пороге великого житейского перелома он по-новому, пристально разглядывал милые привычные предметы. Не эту ли почерневшую серебряную лягушку курильницу благовоний - он набил однажды порохом и поджег? Незадолго до того они всей семьей ездили к родичам в Авалон - город вечного праздника, где маленький Вирайя был ошеломлен золотыми чудовищами, изрыгавшими из пасти фейерверк. Вернувшись домой, он добыл немного пороху в охотничьей комнате отца, и бедная мирная лягушка с блеском сыграла навязанную ей роль. Струя огня была выплюнута прямо на корешки книг в стеллаже. Случившийся рядом раб погасил очаг пожара руками.

Отец Вирайи старался жить, как все Избранные: был строг с рабами, усердно посещал храмовые церемонии, умеренно участвовал в "очищающих" праздниках - кровавых оргиях на стадионе. Он очень заботился о том, чтобы ничем не выделяться из массы, и тому же учил единственного сына. Он даже напивался, чтобы быть похожим на других, хотя его воротило от спиртного, и погиб, разбившись спьяну на машине, а мать после этого быстро угасла в какой-то жуткой, непонятной врачам нервной горячке. Избранные умирали либо в глубочайшей старости, либо от несчастных случаев: медицина Архипелага давно ликвидировала все болезнетворные бактерии. Но была еще эта горячка, словно организм перегревался от внутреннего напряжения: с ней бороться так и не научились. Часто она поражала самых благополучных, ведущих размеренный образ жизни...

Вирайе было десять лет, когда умер отец, и двенадцать, когда ушла мать; он вырос на руках безвольной тетки и потому стал более инициативным и самостоятельным, чем хотели бы его родители.

Одиночество и вседозволенность научили его сомневаться.

Старые, любимые вещи окружили Вирайю, побуждая забыться и отдохнуть до завтрашнего утра. Но ложиться не хотелось. Жила в сознании и в теле некая лихорадочная бодрость, и мысли множились с бредовой быстротой и ясностью.

Он испугался. Может быть, после посвящения человек перерождается? Неужели такова участь Священного - служение без отдыха и сна годами, десятками, может быть, сотнями лет? Участь бога, невыносимая для обычного человеческого существа. Он боится - значит, недостоин быть среди богов?! Но ведь испытания-то он выдержал! Правда, Раван говорил что-то о большой спешке, о сокращенной программе... Нет, Круг не ошибается. Вероятно, такова реакция всех новичков.

Несмотря на многолетнюю дружбу с Шаршу Энки, больше всего боялся Вирайя сомнений, с юных лет непрошенно гнездившихся в его душе. Чтобы избавиться от них, он решительно нажал кнопку звонка.

Явился из-за шторы черный Вестник с жезлом и молча склонил голову.

- Я хочу спать,- сказал Вирайя.- Понятно? Сделай что-нибудь, чтобы я уснул.

Вестник приложил руку к груди и исчез. Вирайя испытал миг неприятного волнения. Пошел исполнять приказ или докладывать о неслыханной выходке новичка?

Маленький лакированный аппарат на круглом столике в углу издал мелодичный гудок и замигал огоньками. Вирайя подошел, снял трубку.

- Слышишь, брат, - сказал голос Плеолая, слегка приглушенный шипением помех, - если хочешь поспать, прикажи подать снотворного. А то мы вчера так тебя обработали, что трое суток не уснешь.

- Спасибо, брат, я уже послал Вестника, - отвечал архитектор, испытывая нечто вроде приступа нежности.- Спасибо, дорогой, что ты обо мне заботишься.

- А то как же,- сказал Плеолай.- Мы тут заботимся о новых братьях. Иначе туго придется. Вместе жить, вместе помирать.

Сердце Вирайи сжалось.

- Помирать?

- Ну да. Если это ядро каменное прямо в нас... понимаешь? Никакие убежища не спасут. Даже твои...

- Единый не допустит гибели своего Ордена, - привычно вымолвил Вирайя. И тут же отчетливо понял, что сказал банальную и глупую фразу. Здесь, на Черном Острове, можно было не прибегать к формулам, годным для Внешнего Круга.

- Правильно, - ответил Плеолай. - Не допустит. Ну, спокойной тебе ночи. - И повесил трубку.

Явился раб, присланный Вестником, с высоким бокалом пенистой жидкости.

Отослав раба, Вирайя улегся поудобнее, закрыл глаза. Медленно разлилась по телу истома, отяжелели веки. Могуч святой Орден, отбросивший человеческие слабости! Вот смешано время суток, и можно бодрствовать или отдыхать, когда угодно...

На несколько мгновений Вирайе стало невыразимо приятно от сознания, что он теперь член Ордена, Священный, что к его услугам все богатства распределителя, безграничная роскошь, подобострастная забота всей Империи. Он властен над жизнью и смертью миллионов посвященных Внешнего Круга; он может остановить любого прохожего и приказать ему покончить с собой, и ему безропотно подчинятся, потому что воля Внутреннего Круга неисповедима. Благословенное каменное ядро! Единый позаботится, да...