Олег Мороз - Проблема SETI

Но Вовке моему, похоже, чужд подобный образ мыслей. Здесь, на юге, он совершенно счастлив: целыми днями барахтается в воде — ласты, маска, трубка… Или на берегу строит из песка какие-то фортификационные сооружения. Это, разумеется, когда его отпускает хворь. Если же она набирает силу — сидим дома или бродим где-нибудь у подножия Карадага, подальше от воды.

Ездим мы с Вовкой и на катере — во всякие там Лягушачьи и Сердоликовые бухты. За кормой — толпа чаек. Забавно смотреть, как ловко подхватывают они кусочки хлеба, бросаемые им экскурсантами. Швырнешь куда-нибудь в сторону — кажется, ни одна не заметит, нет, тут же какая-то из птиц отделяется от толпы, делает этакую фигуру высшего пилотажа и оказывается на воде рядом с добычей. Какое-то время чайка качается на волнах, стремительно отдаляясь от катера, потом тяжело поднимается и, смотришь, уже снова догнала нас, снова маячит за кормой, вскрикивает гортанно — то ли просит еще подачек, то ли о чем-то переговаривается с подругами…

Вовка для таких поездок специально запасается хлебом — в столовой по рядам после трапезы собирает огрызки в целлофановый мешочек, привлекая к себе подозрительные взоры пенсионера-дежурного.

За этой забавой, кормежкой чаек, никто, по-моему, не слушает разъяснения экскурсовода, доносящиеся из громкоговорителя. Впрочем, насколько я понимаю, экскурсовод не в особенной претензии. Раза три мы ездили по одному и тому же маршруту — ради чаек, и все три раза слышали один и тот же рассказ гида о Карадаге, сопровождаемый одними и теми же остротами. А ведь ему, бедняге, приходится все это — и рассказ, и остроты — произносить по крайней мере три раза каждый день.

…И снова пляж. Какого-то юношу привезли на берег в инвалидной коляске. Перенесли аккуратно в воду, на самую-самую мель. Волна набегает, опрокидывает его. Он радостно вскрикивает при каждом таком ударе, неловко взмахивает руками — ноги у него не действуют. Есть в этом крике что-то от крика чаек, что-то животное. Вопль восторга, идущий словно бы непосредственно, минуя мозг, от каких-то органов, специально предназначенных для ощущения радости, счастья, полноты жизни.

А ты — воротишь нос от моря, от Коктебеля.

И тот же, по сути, вопль восторга я слышу совершенно в другой ситуации от совершенно другого человека. Ранним утром, пока Вовка еще спит, бегая по дорожке, петляющей довольно высоко над берегом (каждый день бегаю вместо зарядки), я слышу неестественно громкий голос, доносящийся откуда-то снизу, от моря.

— Наконец-то дождалась! — говорит какая-то женщина. — Целый год ждала этого дня… Еще с осени начинаешь ждать…

Я подбегаю к краю обрыва. Женщина стоит по колено в воде. Ладонями трогает воду. Вокруг ни души. Она говорит сама с собой. Совершенно невероятный акустический эффект: здесь, наверху, ее голос не должен быть слышен так громко.

…На пляже — как в бане: никто не знает, «кто есть кто» — у какого какой чин, какое звание, какая должность… И вот то и дело перед твоими глазами разыгрывается удивительная пантомима. Вот ты видишь этакую человеческую глыбу (в профиль ничуть не уже, чем анфас), буквально олицетворяющую собой достоинство и важность. «Да как же, вы разве не знаете, что я генеральный директор такого-то объединения?» — безмолвно вопрошает окружающих эта глыба, облаченная в плавки. «А нам наплевать!» — так же безмолвно ответствуют окружающие. «А вы разве не знаете, что я знаменитый ученый, профессор, доктор наук, почетный член зарубежных научных обществ?» — вопрошает другая солидная фигура. «И на это нам наплевать!» — неслышно несется ей в ответ. Помыкавшись, помыкавшись так день—другой после приезда, всякие важные и чиновные вынуждены все начинать с нуля — заново завоевывать «положение в обществе», на этот раз в пляжном. Ну а кто не в силах перенести такое унижение и позор, кто не в силах обуздать свою гордость, те сразу же покупают обратный билет — и домой. То-то, должно быть, радость — снова оказаться в привычной, уважаемой и почитаемой роли!

…Последнее посещение пляжа, последнее купание — поздно вечером. Ложишься на воде на спину и смотришь в черное звездное небо. Лишь изредка делаешь резкое движение ладонями, точно рыба плавниками, — когда чувствуешь, что начинаешь погружаться, терять горизонтальное положение. Время от времени замечаешь меж звезд мигание самолетных огней или даже торопящуюся точечку спутника (сколько их, «живых» и «мертвых», летает нынче вокруг Земли!). Но вот пролетело это эфемерное творение человеческих рук, и снова остались одни неподвижные звезды (когда-то их буквально считали неподвижными, существовала даже такая сфера — сфера неподвижных звезд).

Неужели так-таки и нигде, там, среди этих сфер, больше нет такого вот моря и купающегося в нем в кромешной ночи человека (а на берегу его поджидает уже искупавшийся, растирающийся махровым полотенцем и отстукивающий зубами дробь малолетний сын)?

Сегодня утром, взглянув на море, мы никак не могли разобрать, где море, а где небо. Точнее, часть моря — от берега и до некоего «горизонта» — различалась хорошо. И часть неба тоже. А вот посередине — не поймешь что, какое-то белесое пространство. Мы с Вовкой склонялись к тому, что это небо, и лишь когда по «небу» поплыла моторная лодка с выключенным мотором — с нее рыбачили, — тут только мы поняли, как жестоко мы ошибались.

Но все-таки волшебное, скажу я вам, это зрелище: лодка плывет по небу.

Вскоре после завтрака принесли вызов на переговорный пункт. Хорошо еще, мы не успели уйти на пляж — почтальон нас застал буквально на пороге. Тем не менее вызов запоздал, и мы что есть духу помчались сквозь воцарившееся уже в Коктебеле пекло.

Вот ведь как бывает — с самого утра я чувствовал, что сегодняшний день будет праздничным. Это феерическое видение — лодки, как ни в чем не бывало передвигающейся по небу, — это ведь не зря. Это доброе предзнаменование, я был в том уверен. Так оно и оказалось: впервые Лида сама позвонила.

Больше вроде бы уже ничего не надо: она сама позвонила — спрашивает, как Вовка и вообще как дела, — но ведь поди ж ты, словно одного этого недостаточно, уже в конце нашего разговора Лида замечает как бы между прочим:

— Кстати, анкету твою все-таки решили напечатать… Да, собственно говоря, можно считать, она уже напечатана: номер выходит завтра… Рыбников звонил… Так что имей это в виду.

…Верно замечено: в жизни всякого человека черные дни неизбежно сменяются светлыми, праздничными. Тут есть какой-то свой ритм, своя закономерность. Не может так быть, чтобы несчастье следовало за несчастьем, наезжало одно на другое. Это уж совсем ни на что не похоже. Это разве что у какого-нибудь бедолаги, оставленного всеми богами… Обычный же строй и ритм: в конце концов, после всех бед и невзгод, наступает такой день, когда перед твоим взором проплывает воздушная лодка как знак близкой радости. И уже в этот момент словно бы кто сказал тебе доброе слово…