Ярослав Голованов - Заводная обезьяна

Потом Айболит выступил с короткой исторической справкой, рассказал о маврах, испанцах и англичанах, кто кого когда побеждал.

Потом объявили, кому ехать с утра в город, а кому с утра красить нос и кто поедет в город в 14.00 и кто в 14.00 заступит красить нос. Тут Сашка узнал, что ему ехать утром, а Анюте вечером, и ужасно расстроился. Так расстроился, что решился идти к капитану просить отправить его тоже утром.

Пошел. Аргументов по работе у него не было никаких: радиостанция в порту не работала. Капитан и слушать не стал его лепет, замахал руками и сказал, чтоб он не морочил ему голову, а шел бы лучше к Бережному; вникать он, капитан, в это дело не будет, не надейся. "И не все ли равно, черт вас всех задери, когда ехать?!"

Когда Сашка пришел к Бережному, Николай Дмитриевич встретил его приветливо, но в ответ на просьбу перевести его в другую группу сказал, что расписание утверждено капитаном-директором БМРТ и ломать его никому, даже ему, Бережному, не позволено, иначе не надо, было бы составлять и утверждать никакого расписания и что, если капитан-директор издаст приказ, отменяющий это расписание, составит и утвердит новое, то у него, Бережного, никаких возражений не будет.

Сашка скис. Зыбин застал его в каюте лежащим на койке прямо в резиновых тапочках – сроду не было, чтобы Сашка в обуви на койку завалился,- и сразу все понял.

– Не разрешает? – спросил Юрка.

– Ну не все ли ему равно, паразиту?! – Сашка встрепенулся.- Любой приказ обязан иметь смысл. Какой тут смысл, объясни! Объясни мне, и я заткнусь, но ты мне объясни! – Он ударил кулаком по подушке.

Юрка молчал.

– Молчишь? – зло спросил Сашка.- Под банкой ты много говоришь, прямо оратор, борец за справедливость, а сейчас вот что-то не слышно тебя!

"Ведь он прав,- вдруг подумал Юрка.- Почему мы все смелые только на словах? Вообще-то мы такие смелые, такие честные, так рубим правду-матку. А как до дела доходит – в кусты. Если только нам самим хвост не прижмет, все норовим отмолчаться…"

Бережной сидел за столом под списками, когда в дверь каюты постучали.

– Да-да,- отозвался он.

Зыбин стоял на пороге, аккуратный, подтянутый, почти по стойке "смирно".

– Разрешите…

– Прошу, прошу… Садитесь…

– Николай Дмитриевич, у меня к вам одна личная небольшая просьба,сказал Юрка совершенно спокойно и как-то очень достойно.

– Пожалуйста… Всем, чем могу…- Бережной еще не знал, о чем будет говорить Зыбин, но был уверен, что просьба его как-то связана с Гибралтаром.

– Не разрешите ли вы мне во время стоянки съехать на берег во вторую смену – вместо Сергеевой? А она поедет в первую?

– Это зачем же? – спокойно спросил Бережной и подумал: "Ну-ка, что ты, интересно, ответишь? Что ты придумал на такой случай?"

– Я объясню. Дело в том, что Анюта Сергеева с камбуза и Саша Косолапое любят друг друга и хотели бы вместе съехать на берег. Погулять, посмотреть город…

Всего ожидал Бережной, но только не этого. Всякого ловкого обмана, всякой хитроумной лжи, но не правды.

– Понимаю, понимаю,- Бережной взглянул прямо в зрачки Зыбина,- хотя и не одобряю, прямо скажу. Любовь – дело хорошее. Но всему свое время. Приплывем домой – пожалуйста! Люби сколько хочешь. А тут – загранплавание. Пять миль до берега. И берега, сам знаешь, какие это берега… Не наши с тобой берега.- Николай Дмитриевич успокоился, обычная уверенность уже вернулась к нему.- Так что давайте-ка попридержим нашу любовь.- Он припечатал ладонью стол.- Приказ капитана-директора из-за любви ломать не будем. Ясно?

– Ясно,- ответил Зыбин.

– Ну вот и отлично…

– Ясно, что вы поступаете неправильно. Бережной резко обернулся. •

– А об этом не вам судить, товарищ Зыбин!

– Я высказываю свое мнение,- твердо сказал Юрка.

– А меня не интересует ваше мнение! Ясно?!

– Вот теперь ясно окончательно.- Зыбин повернулся и вышел.

Он возвратился в свою каюту, когда Сашка уже ушел обедать. Это хорошо: хотелось побыть одному. Лег на койку. "Вот так. Вот так теперь всегда. Это сначала трудно, а потом уже невозможно будет иначе. Надо привыкнуть быть человеком. Как хорошо! Словно умылся чистой холодной водой…"

Он закрыл глаза.

Когда Сашке после обеда пил в столовой компот, а Анюта вытирала столы, он рассказал ей о том, что ходил к капитану и к первому помощнику и что ничего не вышло, вместе на берег им сойти не удастся. Анюта улыбнулась ему в ответ. Так она еще не улыбалась ему и сказала просто:

– Потерпи немного. Ведь совсем скоро дома будем…

После этих слов Сашка не мог пить компот и убежал. А потом, когда она уже ушла на камбуз, ворвался туда, как сумасшедший, с листком белой бумаги и карандашом. Бросил листок на стол, заставил Анюту приложить ладонь к листку и начал обводить ладонь карандашом. Было щекотно, когда карандаш полз между пальцами, Анюта смеялась и все спрашивала:

– Зачем зато тебе? Слышишь, зачем?

А он схватил листок и умчался.

Поднялись рано, сами, без побудки. Мылись, брились, чистились. У Фофочки обнаружился гуталин, набежали, вымазали банку в пять минут. За утюгом стояла очередь. К Коле Путинцеву, который на корме ровнял машинкой виски, тоже стояла очередь.

Не успели позавтракать, как из-за волнореза выскочила красно-белая моторка, понеслась к траулеру. Это был шипшандлер, но уже другой, не тот, что приезжал вчера. Этот из банка, деньги привез. На носу моторки и на спасательных кругах значилось "Tatiana",- шипшандлер работал с русскими. Молодой, улыбчивый парень в дождевике. Помахал рукой.

– Добрый день! – сказал совсем без акцента. Прошел к капитану.

Город, огни которого видели ночью, утром оказался совсем другим – куда меньше вчерашнего. На вершине скалы, кроме радиомачт, виден был теперь ровный строй светлых домиков, похожих на казармы или бараки. Ниже их проглядывалась в зелени дорога. Внизу город распался на отдельные кубики домов, больших, желтых, этажей в шесть, и совсем маленьких, сливающихся за пакгаузами порта в плоскую пеструю мозаику. Слева далеко выдвинулось в бухту насыпное поле аэродрома. На краю его чернели ангары и ярко блестели маленькие крестики самолетов. А вокруг был порт. Ветер носил чаек, как обрывки газет. Горы угля, юрты нефтехранилищ, краны, похожие на скелеты доисторических ящеров, тех, которые ходили на двух ногах…

По радио объявили: всем идти в столовую получать деньги и пропуска в город. Хват получил одним из первых и. отойдя в сторонку, изучал теперь свои капиталы, слушая объяснения Голубя.

– Зеленые, во, видишь, водяной знак, баба в шлеме – это фунты. Коричневая – десять шиллингов. Ну, полфунта. Вот эта монетка – ту шиллинг – это значит два шиллинга, а это поменьше – один, понял?