Роберт Силверберг - Время «Икс»: Пришельцы

Скорее всего, так и будет, подумал Рон. Энсу было пятьдесят шесть, но выглядел он по крайней мере на десять лет старше. Лицо землистое и обрюзгшее, поблекшие глаза теряются в глубоких тенях, плечи обвисли. Все эти изменения произошли в самое последнее время. Он даже казался как будто ниже ростом. И немного похудел. Энс всегда был высоким, крепким мужчиной, не мускулистым — мускулистым был братец Рон,— но с прочным костяком и сильным телом. Теперь же он заметно усох и ссутулился. Отчасти виной тому было пьянство, отчасти просто возраст, но не только. В большой степени причиной всех этих изменений стало таинственное черное облако разочарования и неудовлетворенности, которое уже давно окружало Энса. Старший брат, который почему-то так и не стал главой семьи.

— Выкинь эти мысли из головы, Энс,— сказал Рон со всей возможной искренностью.— С тобой все в полном порядке, разве что новая нога никак не вырастет.

Энс махнул рукой.

— Поль сказал, пришло сообщение, будто одного Пришельца шлепнули в Англии. Это правда?

— Похоже, что да.

— Выходит, начало положено? Мы переходим в контрнаступление?

— Сильно сомневаюсь в этом,— ответил Рон.— Нам неизвестны подробности того, как они ухитрились это сделать. Но па предложил теорию, суть которой в том, что сделать это мог человек совершенно особого типа — начисто лишенный эмоций, что-то вроде андроида. Будет нелегко набрать целую армию подобных людей.

— Можно было бы обучить их.

— Можно, да,— сказал Рон,— Но на это уйдет черт знает сколько времени. Все это нужно хорошенько обдумать, согласен?

— Отец, наверно, счастлив?

— Больше всего он озабочен репрессиями. Но да, да, счастлив. Так мне кажется. Напрямую он этого не говорил.

— Он жаждет их изгнания и ждет не дождется, когда мы сможем это сделать. В глубине души это всегда было его главной целью, даже когда кое-кто утверждал, что он стал пацифистом и смягчился с годами. Ты знаешь это не хуже меня. И теперь только одно держит его на плаву — надежда, что он дотянет до того времени, когда ни одного из них здесь не останется.

— Ну, вряд ли он дотянет,— сказал Рон.— Да и мы с тобой тоже. Но надежда, как известно, умирает последней. И да, нам обоим известно, что отец всегда был пацифистом. Он ненавидит войну и всегда ненавидел ее. Чтобы предотвратить войну, нужно быть всегда готовым к ней, вот в чем состоит его главная идея… Ну, он замечательный человек, правда? Мне больно видеть, как он угасает. Не выразить словами,до чего больно.

Какой-то странный, вроде как прощальный разговор, подумал Рон. Все, о чем они сейчас говорили, им с Энсом было известно с самого детства. Но такое впечатление, будто нужно непременно поговорить об этом, пока не станет слишком поздно.

Рон догадывался, что последует дальше, заметив влажное мерцание глаз Энса. Так оно и произошло, после недолгой паузы.

— Меня очень трогает, что ты так волнуешься из-за него, братец. Ведь были времена, когда вы даже не разговаривали друг с другом, и мне казалось, что ты презираешь его. Но я ошибался, о, как я ошибался! — «Сейчас Энс с жаром примется трясти мою руку»,— подумал Рон. И снова угадал.— И вот еще что, братец. Я давно хотел сказать тебе, как меня радует то, каким ты стал, и как я горжусь тем, что тоже способствовал и твоему примирению с отцом, и тем переменам, которые в тебе произошли. Ты молодец, ничего не скажешь. Признаюсь, я этого не ожидал.

— Спасибо.

— В особенности сейчас, когда у меня… когда я… часто оказываюсь не на высоте.

— Признаться, я этого тоже не ожидал,— Рон решил, что нет смысла возражать.

— Да уж, наверно,— сказал Энс почти безучастно.— Я таков, каков есть, неважно, чего он ожидал от меня. Я старался стать лучше, но… Ты знаешь, как это со мной происходит, братец…

— Конечно, знаю,— ответил Рон, чувствуя нарастающую неловкость.

Энс нежно посмотрел на него и захромал в сторону крыльца.

— Очень трогательно,— сказала Пегги.— Он по-настоящему любит тебя.

— Наверно. Он пьян, Пег.

— Ну и что? Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Рон почувствовал, что краснеет.

— Да, да, все верно. Но я терпеть не могу, когда мне говорят, как сильно я изменился и какая радость, что я теперь не тот эгоистичный сукин сын, каким был раньше. Терпеть не могу! Я вовсе не изменился. Понимаешь, что я имею в виду? Просто на этом отрезке своей жизни я делаю то, в чем не испытывал потребности на другом. К примеру, переехал на ранчо. Женился на такой женщине, как ты, остепенился, завел семью. Соглашаюсь с отцом вместо того, чтобы автоматически возражать ему по любому поводу. Возложил на себя обязанности, выходящие за рамки моего личного благополучия. Но я — это по-прежнему я, Пег. Может, мое поведение и изменилось, но я нет. Я всегда выбирал то, что казалось имеющим смысл,— просто сейчас для меня имеет смысл не то, что раньше, вот и все. И меня буквально трясет, когда люди — и в особенности мой собственный брат — покровительственным тоном выражают радость по поводу того, как замечательно, что теперь я не такое дерьмо, как прежде. Понимаешь меня?

Это была длинная речь. Слушая Рона, Пегги выглядела немного обескураженной.

— Я болтаю много лишнего? — спросил он.

— Ну…

— Ладно, не обращай внимания,— Рон нежно погладил ее по щеке.— Меня очень беспокоит отец, вот и все. И Энс тоже, если уж на то пошло. То, какими хрупкими они стали. То, как много пьет Энс. Такое чувство, что оба они стоят на пороге смерти.

— Нет. Не говори так.

— Ты права. И все же я не удивлюсь, если Энс уйдет первым,— Рон покачал головой.— Бедный старина Энс. Он всегда пытался стать таким, как Полковник, но все зря. И сгорел в этих попытках. Потому что Полковником может быть только сам Полковник. У Энса нет ни ума, ни самоотверженности, ни дисциплинированности Полковника, но он все время тужился обмануть себя, будто обладает этими качествами. У меня, по крайней мере, хватило здравого смысла даже не пытаться.

— Думаешь, Энс болен?

— Болен? Не знаю, можно ли назвать это болезнью. Но он погибает, Пег. Все эти годы он пытается найти способ нанести удар Пришельцам. А как же? Ведь Полковник думает, что мы должны это сделать. На самом же деле такого способа не существует, и Энс живет, постоянно внутренне кипя от злости, потому что пытается совершить невозможное. Вся жизнь прошла мимо него, в бесплодных попытках сделать то, для чего он не предназначен и что, очень может быть, вообще сделать невозможно. Вот он и сгорел,— Рон пожал плечами.— Хотелось бы знать, неужели и я стану таким, когда придет мое время: хрупким, усохшим, сдавшимся? Нет, нет, со мной этого не случится, правда? Я другого сорта. У нас с ним ничего общего, кроме голубых глаз.

Но так ли это на самом деле, хотелось бы ему знать?