Хоган Биики - Рассказы

— Нет, этого мало, — сказал дровосек. — В благодарность ты должна мне послужить.

Ильза забеспокоилась.

— Маму я предупрежу, — сказал дровосек. — Она тоже очень рада, что тебя не съел волк. Она сказала, что ты должна пожить у меня и послужить мне немного. За то, что я тебя спас.

Ильза колебалась.

Дровосек подмигнул.

— Хочешь, научу рубить деревья одной рукой?

Он ещё много чего наобещал, и Ильза так и не смогла вспомнить, что именно её подкупило. Хотя пыталась — ночами кусая подушку. Из всех развлечений в его доме были только грубо сделанные деревянные погремушки, совершенно дикого вида и в огромном количестве. Потом Ильза узнала, что это называется хобби.

— Люблю погремушки, — говорил дровосек. — Делаешь как умеешь, не больше, но и не меньше. Раскрываешься какой ты есть. Сама жизнь наша — большая погремушка, её смысл в том, чтобы она была, и больше ничего. Погремушка — суть мира. — И стукал её по голове очередным своим творением.

Смеялся ли он, или говорил серьёзно, понять было нельзя; Ильза и не пыталась.

Дровосек, кажется, отстал. Ильза уже несколько часов мчалась сквозь чащу, выбирая путь не думая, и деревья, казалось, расступаются перед ней. Тропинка становилась заметно шире.

И тут Ильза что-то почуяла. Свернула в сторону бесшумно, встала, повела носом. Обоняние дровосек сделал ей почти сразу, чтобы различать больные и здоровые деревья. Запах был незнакомый — и знакомый одновременно.

Пирожки.

Ильза, пригнувшись, двинулась вперёд. С каждым её шагом аромат усиливался, а в груди росла рваная трещина предчувствия беды. Что-то будет. Что-то стрясётся. Кто-то в опасности.

Ильза остановилась, будто её ударил кто.

По тропинке шла девочка.

Сердце Ильзы, казалось, застыло. Бесконечно долгие секунды она смотрела на угловатое, голенастое, долговязое существо в куцем платье, с идиотской корзинкой в руке, стоптанных деревянных башмаках. Бурая косынка на белесых жидких волосах. Низкий лоб, огромная нижняя челюсть, расслабленно открытый рот и прозрачные распахнутые глаза со светлыми ресницами.

Ильзе стало так плохо, что она едва не завыла; трещина в груди превратилась в жгут, скручивающий всё её существо. В висках стучало, Ильза задыхалась.

Девочка, кажется, что-то услышала, оглянулась, но куда ей увидеть Ильзу, которая плоть от плоти лес. Зашагала чуть быстрее.

Ильза увидела дровосека.

Он тоже хорошо прятался, но не настолько, чтобы она его не увидела. И тоже смотрел на девочку, а та шла прямо ему навстречу.

Двадцать шагов осталось.

Пятнадцать.

Десять.

Дровосек улыбнулся.

Ильза прыгнула.

Девочка шарахнулась назад, оступилась, шлёпнулась на задницу, поползла от Ильзы, уперлась спиной в дерево. Кричать она не могла, рот был перекошен от ужаса. Ильза держала дровосека в поле зрения, но внимание её было обращено не к нему.

— Иди домой, — сказала Ильза.

Девочка ещё сильнее вжалась в дерево.

— Иди домой, — повторила дочь дровосека. — Здесь опасно.

Прозрачные глаза не выражали ничего, кроме животного ужаса. Ильза прикинула — девочка, конечно, довольно крупная, но в принципе можно подхватить её под мышку и унести с собой. И они придут к маме вместе. Вдвоём. Каждая — к своей… А дровосек — останется ни с чем…

Ильза уже шагнула к девочке, когда вспомнила о дровосеке. Слишком поздно.

Пила с плотным звуком вонзилась ей справа сбоку чуть ниже подмышки, разрывая ткани, мышцы, органы, сухожилия, и кости. Что-то горячее полилось ей на живот, на ноги. Ильза осела на колени, затем рухнула на бок. Она стала лёгкой, как воздух, мир вокруг звенел и искрился несколько секунд, а потом Ильза умерла.

Девочка понемногу выходила из ступора. Встала, отряхнула платье, не сводя глаз с дымящегося трупа. Дровосек сплюнул и сказал:

— Как ты, девочка?

Девочка часто-часто закивала.

— Хорошо, — сказала она срывающимся голосом.

— Я тебя спас от волка, девочка, — весело сказал дровосек. — Сечёшь?

— Спасибо, добрый господин, — ответила девочка.

— Куда ты идёшь одна по лесу?

Девочка протянула ему записку.

— Пирожки несу. Там, — она махнула рукой дальше по тропинке, — мой дедушка живёт.

Дровосек читал записку.

"Ув. д-р Саллиган. Жители посёлка в лице меня, поселкового старосты, приветствуют вас и желают успехов в вашем нелегком научном труде. Как видите, мы помним о нашем уговоре и исполняем свои обязательства в срок. Эту девчонку зовут Берта. Её матери было слишком много лет, чтобы ребенок вырос нормальным. Подробности в медицинской карте. Со всем подобающим почтением, староста Глюсс, посёлок Дальний, Окраина. PS. Похоже, сама судьба заботится о том, чтобы status quo сохранялся, а, док?"

— Вы проводите меня? — спросила девочка. — До дедушки. Тут недалеко.

— А знаешь что, Берта? — сказал задумчиво дровосек. — А ведь я и есть твой дедушка, Берта.

Вообще говоря, волк пока что не был убийцей. Но очень хотел им стать. Так часто бывает: подростковый максимализм, гормональный шторм, и вот юное существо даёт себе клятву ни-в-чём-ни-в-чём не походить на своих родителей, и определённое время это (не походить на родителей) ему (юному существу любого пола, вида и семейства) даже удаётся. Некоторые в этом состоянии умудряются ожениться, наплодить детей и благополучно умереть в счастливом осознании того, что Клятва В Углу Коленями На Горохе, данная в тринадцать лет, выполнена на все сто.

Но основная масса через энное время начинает маяться.

Волк-убийца маялся.

— Чего ты маешься, — говорил ему его друг, олень. — Пойдем лучше кору жрать ивовую.

Волк с плачем бросал в изящного тупицу смерзшимся снегом. Олень, хмыкая, убегал к реке и ивам. Он, в отличие от волка, жил в полной гармонии с собой — был мощен, красив, рогат, жрал мох, кору и подъедал хомячьи запасы, потому что стояла зима и было не до церемоний. Дружба же с волком у него не вызывала никакого диссонанса, потому что олень был туп, как и любой веган.

Расставим же декорации, обрисуем ситуасьон, в общем, закрутим короткую, но тугую пружину нашего рассказа. Волк, в принципе, жил бы не тужил, если бы злосчастный волчий фатум регулярно не подкидывал ему испытаний его убийцевости. Вот и сейчас волк услышал, затем почуял, а затем и увидел двоих детишек, что попёрлись за каким-то лешим в лес зимой, затем, видимо, заплутали и жгли костёр под небольшим холмиком, предположительно в ожидании помощи. Волк и олень сидели, урбанистически выражаясь, за углом этого холма, и ждали неизвестно чего. Волк тосковал; вот он, шанс стать убийцей, а он опять его прошляпит. Прошляпит-прошляпит, сомнений нет. Олень же всячески старался его подбодрить.

— Давай я их убью, — сказал он. — Забодаю нафиг, как весной. А всем скажем, что это ты.