Колин Гринлэнд - Вернуть изобилие

У меня было одно место, куда я иногда ездила, когда Энджи уходила со своими друзьями. Я брала велосипед и отправлялась из Посейдона через Озеро Мечты. Если ты проезжаешь через все Озеро Мечты, ты в конце концов попадаешь в Озеро Смерти. Я всегда считала, что это, в общем, правильно. На расстоянии пяти минут от Посейдона уже не было и следа людей, и вообще ничто не указывало, что там кто-то бывал. Просто нудные бурые скалы и тени, черные, как небо. В тень никто не заходит. Там слишком холодно.

Я ставила пленку и выключала радио. Радио выключать не полагалось, но я это обычно делала, чтобы никто не слышал, как я пою под пленку.

— ТЕПЕРЬ ТЫ НЕЧАСТО ПОЕШЬ, ДА, КАПИТАН?

— Скажи спасибо. Вместо этого я разговариваю сама с собой.

— ТЫ РАЗГОВАРИВАЕШЬ СО МНОЙ.

— Это одно и то же.

— ИНОГДА ТЫ БЫВАЕШЬ ОЧЕНЬ ГРУБОЙ. МЕНЯ НЕ УДИВЛЯЕТ, ЧТО ЭНДЖИ НЕ ХОТЕЛА С ТОБОЙ ИГРАТЬ.

— Да я все равно не очень-то болталась с ней вместе. Единственное, что мы делали вместе, — это играли в сеть. И иногда папа брал нас в Безмятежность, посмотреть на корабли.

Именно в Безмятежности мы потеряли Энджи несколько лет спустя. Нам нравилось там, когда мы были детьми, хотя, оглядываясь назад, я думаю, что это было не так уж блестяще. Годы Пик к тому времени уже давно были позади. Никто не останавливался на Луне, разве что по необходимости. Звездолеты обходили нас стороной. Оставалась всякая мелочь — тендеры и шаттлы. Без обид, Элис.

На Луне все были помешаны на аскетизме и коллективной работе. Или, как мои отец и мать, у которых хватило ума покинуть Землю, но не хватило связей или сметки, чтобы получить разрешение на работу на орбитальной станции. Обычно мы наблюдали, как они приезжают, — вид у них был обалдевший и разочарованный. Нервные туристы, которые либо не могли себе позволить, либо не переносили более дальних путешествий, пассажиры нижней палубы, пролетавшие транзитом.

Толстые парочки в выходных нарядах, передвигавшиеся неловко, как малыши, только начинающие ходить, и кудахтавшие над сувенирными украшениями из лунной пыли. Бюрократы с серой кожей в серых хлопчатобумажных одеяниях. Они всегда ругались с клерками из-за расписания и наводняли телефонные станции. Мой папа всегда говорил: «Держитесь от них подальше». Он всегда боялся, что они будут преследовать его за налоги, которые он не уплатил. Инженеры с защитными очками поверх головных телефонов и роботы, парившие на каблуках. Команды по нетболу из Церкви Звездного Пастыря — совершенные тела и сверкающие зубы. А то время от времени попадется кучка принудительных эмигрантов — индейцев или китайцев, всех в одинаковых пижамах, бредущих толпой. Никаких интересных инопланетян там не встречалось. Были только альтесеане, всюду таскавшие за собой черные пластиковые сумки, перки и эладельди, похожие на больших собак, на которых напялили униформу.

Когда я была маленькой девочкой, мне хотелось иметь собаку.

— ПРАВДА, КАПИТАН? НО ВЕДЬ ОТ ЭТИХ СУЩЕСТВ — СОБАК — ТАК МНОГО ГРЯЗИ, РАЗВЕ НЕТ?

— Ты бы очень хорошо вписалась в обстановку на Луне, Элис. Единственная собака, которую я там когда-либо видела, была очень чистенькая, очень маленькая, ростом всего около десяти сантиметров. Это была голограмма. Там была еще одна — с обезьяной, засунутой в маленькую скорлупку со срезанным боком, чтобы можно было ее разглядеть. Места там едва хватало для обезьяны, ее пасть была открыта, и мне это не нравилось. Я думала, что она кричит. Собачка тоже выглядела не особенно жизнерадостной. Она была белая, с черными пятнами.

— БОЮСЬ, Я НЕ ВСЕ ПОНИМАЮ В ЭТОЙ ЧАСТИ РАССКАЗА, КАПИТАН.

— Это было в музее. В музее Большого Скачка. Мама часто брала меня туда, когда я была совсем маленькой. Я всегда сразу шла к собачке и обезьянке. Они помещались в самом начале вместе со всей этой нудятиной, мимо которой другие дети обычно пробегали по пути к истребителю фрасков. Это был дисплей, как это называется, — диорама, рассказывавшая о жестокостях докапеллийских полетов. Потом там были первые полеты «с помощью» — так они их тогда величали; первые прыжки; некоторые катастрофы, исчезнувшие корабли. Там был истребитель — он разбился, а потом они его восстановили, и какая-то душещипательная чушь насчет того, как «мы» помогли Капелле победить фрасков. А посередине был открытый в пространство участок, просто кусок голой поверхности с окном во всю его ширину, и на табличке было написано, что это картина прибытия капеллийцев в солнечную систему.

Там была еще одна диорама, перед окном. На ней был изображен человек с огромной лысой головой, одетый в простыню и блестящие сандалии, приветствующий парочку стоявших с довольно глупым видом «звездоплавателей», как они их называли, в неуклюжих старомодных скафандрах. Капеллиец парил над землей, опираясь на пустоту и улыбаясь. Что-то в этом было странное: как будто там нарочно была допущена ошибка, и ее надо было найти, или что-нибудь в этом роде.

— КАПЕЛЛИЙЦЫ НЕ ДОПУСКАЮТ ОШИБОК, КАПИТАН.

— Именно это и говорил мой папа. Он говорил: «Держись подальше от эладельди, потому что все, что они видят, тут же доходит до капеллийцев». Он еще говорил, чтобы я держалась подальше от перков. Жаль, что я его не послушалась.

— А ПОЧЕМУ ТВОЙ ПАПА ИХ НЕ ЛЮБИТ?

— О, папа на самом деле вообще не любит никаких инопланетников. Ему не нравился даже капеллиец в музее, тот, на диораме, а он улыбался, как большой игрушечный мишка. И вид у него был такой, словно он сейчас похлопает звездоплавателей по головке. А у тех вид был просто изумленный.

Вообще-то папу вполне устраивало на Луне. Это всем нам было там ужасно скучно.

— А ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С ТВОЕЙ СЕСТРОЙ?

— Как-то раз она была в Безмятежности и там познакомилась с мальчиком из Священной Гробницы Расширенной невросферы . Он сказал ей, что ей больше нет нужды быть воображаемой принцессой. Вместо этого она может стать маленькой частичкой Господа.

Я ничего не знала о Боге, но именно тогда я поняла, что это серьезно, — когда Энджи рассказала этому мальчику о своей тайной личности. Мама и папа спорили с ней, но напрасно. Энджи с головой ушла во все это. Великая Сеть в небесах. Розетки, программы, все такое. В конце концов, на Луне она была всего лишь проездом, как и мы все.

Так Энджи нашла свой выход. А еще через несколько лет я нашла свой.

Табита с сердитым вздохом бросилась на жесткую койку. Она оглядела камеру. Четыре розовых пористых стены, бетон. Дверь из цельного листа стали, утопленная заподлицо, замок с защитой, без ручки. Окон нет. В двери есть решетка, и еще одна — сверху, за ней слабо мерцает линза фотокамеры. Грязный розовый бетонный потолок, биофлуоресцентный звонок, неработающий. Грязный розовый бетонный пол. Койка представляла собой твердый помост у одной из стен. В углу уже воняло некое подобие химического сортира грязно-белого цвета. Ни для чего другого места в камере не было.