Максим Крючков - Клянусь победить врага

Весной, двое из моих сыновей, оставили клан и пришли на зов. Я был еще жив и успел рассказать правду, что предстояло передавать из века в век и от старейшины к старейшине. Я говорил вслух, боясь, что по слабости могу не удержать сознание от остальных альмов. И да, я плакал. Горько, навзрыд — как детеныш. И не было горя в этих слезах, как не было и радости — только абсолютное, глубинное понимание того, как драгоценна жизнь. К концу собственного пути я понял простую истину: важен не выбор, а то, к чему он ведет, его цель и последствия. Тальмы избрали дорогу, ведущую к уничтожению собственного мира, но погибли раньше, чем сумели дойди до конца. Их нельзя было не жалеть… В их выборе были виноваты мы все — от первого до последнего альма. А итог… Итог был логичен — они лишь получили то, к чему стремились, а мы — заплатили за бездействие.

Я говорил и говорил, иногда срываясь в рассуждения, иногда вставляя в картины прошлого наставления и советы. Сыновья слушали молча… В их глазах поблескивали слезы и понимание. Для меня это было прощание с миром, для них — с детством и иллюзиями, которые давала мирная, размеренная жизнь.

За высокими сводами пещеры гасло солнце. Алые лучи красили небо кровавой гуашью и веером падали на серые камни. В закатном свете, мертвые осколки горной породы играли оттенками розового, словно не ограненные рубины. Любуясь на игру свето-тени, я забылся и, потерявшись в воспоминаниях, машинально потянулся к всплывшему перед глазами образу Ины.

«Я здесь», — обдав сознание волной тепла, ответила сестра.

Прошептав что-то, сын наклонился и, поцеловав в лоб, закрыл мои глаза…

Поздняя осень сорок первого, Западный фронт. Командование спешно перебросило несколько стрелковых рот на юго-запад. Куда именно и зачем, простым рядовым не объясняли. Да тем и не хотелось ничего знать: после пяти ночей тяжелого марша многие мечтали о бое, как об отдыхе.

Показался край деревни. Долгожданный приказ:

— Рота, стой! Занять огневые позиции, окопаться!

Бойцы разбрелись по пригоркам, на ходу снимая с пояса лопатки. Один — совсем молодой и щуплый, будто шинель надели на кол, — уперся руками в колени и нагнулся, тяжело дыша.

Неподалеку уже вовсю орудовал лопатой плечистый парень с кудрявым чубом. Оглянулся на щуплого:

— Притомился, гений? — Сам он махал лопатой так резво, словно до того не шагал, нагруженный, всю ночь вместе с остальными. — Война, брат, это тебе… не клопов на печи давить! И не… героизм всякий, грудью… под пули и все такое. Война — это грязь… — Он мерно выбрасывал землю из ямы. — Пахота… Холод… И вши. — Чубастый энергично почесал шею под шинелью. — Зачем от мамки сбег, а?

«Гений» не отвечал, а медленно вертел головой. Потом побрел куда-то в сторону.

— Я тебе вот что скажу, — продолжал чубастый. — Мозги твои, они на фронте ни к чему. Пуля — дура, слышал такое? Вот то-то.

Его молчаливый собеседник раздвигал носком сапога кучки травы на склоне пригорка — и наконец обнаружил неглубокий, но очень удобный овражек. Окопаться в таком куда быстрее, чем на ровной земле, а места — хоть на троих.

— Эй, Гармонист! Хватит копать где попало, тут уже готовое место есть! — крикнул он.

Гармонист — тот самый, чубастый и широкоплечий — насупился, но снаряжение свое подхватил и перешел. Оба закатали рукава.

Справились быстро: все строго по уставу, сантиметр в сантиметр. Прямо образцово-показательный окоп получился.

Друзья вылезли из окопа, отряхнули гимнастерки.

— Я еще травы сухой нарву, утеплимся! — решил Гармонист. Он любил удобство и не отказывался от своих привычек даже на передовой.

— Эй, кто закончил? — подошел командир взвода. — Соколов, вы с Меркулиным все?

— Так точно, товарищ комвзвода! — Николай Соколов вытянулся по струнке, насколько позволяла натруженная спина.

— Вот и славно, сх о дите на разведку. Немцы затаились где-то за селом, а где — непонятно. Разобраться!

— Есть! — гаркнул Гармонист.

Комвзвода покосился на задорный чуб Меркулина. Перевел взгляд на Соколова, вздохнул.

— Соколов, ты у нас молодой, да ранний. За старшого будешь. Да, и возьми Потоцкого, он тоже готов.

Подождав, пока командир отойдет, Меркулин больно пихнул друга в бок.

— Что, Гений, доумничался?

Трое красноармейцев перебежками пробирались по пустой деревне. Тяжелые шинели остались в окопах, и на холодном осеннем ветру всех троих била дрожь.

Соколов незаметно косился на Потоцкого. Что он, в сущности, о нем знает? Почему комвзвода не поставил старшим его? Не подведет ли?

В роте Генриха Потоцкого сторонились: то ли за «фрицевское» имя, то ли за еле уловимый западно-прибалтийский акцент и слишком правильную речь. Сам он тоже не стремился в компанию: когда между боями и переходами вокруг весельчака Меркулина собиралась вся рота, послушать разные байки и нецензурные частушки, Генрих держался поодаль, только следил за происходящим черными глазами.

С другой стороны… Именно Генрих первым заметил присыпанный землей снаряд, на котором чуть не развели костерок. Именно Генрих вытащил из-под пуль Калымова, когда тот запаниковал под первым в своей жизни кинжальным огнем и зачем-то полез наверх из окопа.

Нет, Потоцкий свой, и точка.

Кругом было очень тихо. Изредка поскрипывали распахнутые двери и калитки, хлопал на ветру забытый кем-то на заборе домотканый половик. И никаких следов перестрелки. Жителей, похоже, успели эвакуировать до прихода немцев — или же они ушли сами, собрали все пожитки и спрятались в лесу или в тылу.

Меркулин застыл на месте, поднял руку. Соколов с Потоцким замерли — и тоже услышали. Кто-то тяжело переминался с ноги на ногу, топтал сухую траву. «Пойду проверю», — знаками показал Соколов и двинулся налево, в обход Меркулина. Медленно и бесшумно снял с плеча винтовку. Осторожно дослал патрон и скривился, когда в тишине раздался явственный щелчок. Зашел во двор, осторожно переступая сапогами по утоптанной земле.

Сарай. Тяжелая сосновая дверь подперта чурбаном. Соколов пригнулся, подобрался ближе. Да, за дверью кто-то есть.

Бух! Ударом ноги Соколов сшиб чурбан. Распахнул дверь, наугад навел в полумрак дуло.

В ответ обиженно захрюкали.

Навстречу бойцу выбежала молодая, тощая и очень грязная свинья. Практически поросенок. Как она осталась в хлеву? Вероятно, зарылась в груду очистков или сена и там заснула. Укрылась и от хозяев, и от непрошеных гостей.

Соколов опустил винтовку и расхохотался.

— Вот так номер! — хлопнул себя по ляжкам подоспевший Меркулин. — Ну что, берем?

Хрюшка кругами бегала по двору и что-то вынюхивала.

— Погоди. — Соколов остановил руку Меркулина, которая уже тянулась к винтовке. — Давай на обратном пути, а то куда с ней.