Елена Грушко - Венки Обимура

А потом знахарь вынул из-за пазухи узелок и начал высыпать из него золу по углам, приговаривая:

-- Заговариваю я от встречного-поперечного, от сглазу-озевища, от притки, от приткиной матери, от. черного, рыжего, завидливого, урочливого, от глаза серого, черного, от двоезубого, от троезубого... Как заря переходила и не потухала, так из рабы Божьей Натальи все недуги и болести моими словами выбивало. Вы, болести, подите прочь от нее в темные леса, на сухие дерева, где народ не ходит, скот не бродит, птица не летает, зверье не рыщет. Запираю заговор свой тридевятью тремя замками, тридевятью тремя ключами, и слова мои крепче камня, острее булату!

Изгнанник приник к щелке, чтобы ни слова не упустить, и тут... тут словно бы ветер мимо него прошумел.

Скрипнула дверь -- неужто вернулся хозяин? Нет! В избе появилась высокая женская фигура, до пят прикрытая большим серым платком. Взвизгнул Ерема и выронил свой узелок с золой.

-- Чур меня, чур! -- размахивал он руками, крестился и отплевывался.-Ведьма, ведьма! Как ты сюда попала?!

-- Да через дверь. Ты ведь лишь печные трубы успел заговорить, -ответила женщина, и в голосе ее дрогнула усмешка.

-- А ворота? Изгородь? -- вскрикнул знахарь.-- Изгородь-то я заговорил, еще как сюда шел!

-- Изгородь для тех преграда, кто по земле ходит. Неужто ты думал, что какой-то золой, будь оны хоть из семи печей, можно меня остановить?

-- Ведьма, ведьма... Иль я слово заговорное спутал? -- спохватился за голову знахарь.-- Не то молвил в урочный час? Нет же, крепко затвердил я, с каким к царскому подойти человеку, с каким к голи перекатной, с каким -- к нечисти, вроде тебя...

-- Тише! -- велела гостья.-- Болящую обеспокоишь.

-- Коли не померла, так спит! -- отмахнулся Ерема.

-- Вот как?.. А тебе и горя мало?.. Для чего ж ты здесь туман наводишь, слова попусту сыплешь?

-- Так ведь народишку лишь бы звенело позвончее да блестело поярчее, гремело пострашнее. Ты вон тоже поди разные байки-сказки сказываешь, когда гаданья свои разводишь, честному люду глаза отводишь.

-- Не понять тебе этого,-- тихо ответила ведьма.-- Всех по себе не равняй.

-- А как жить тогда? -- изумился Ерема.-- Коль не по себе, так по кому? Кто выше? Тогда сам ниже окажешься. Если не по себе равнять -- разве в ком разберешься? А в себя заглянешь -- и другого, будто в зеркале, увидишь.

-- Для тебя все злые заведомо, чего еще видеть? -- молвила ведьма.

-- Отчего же? Вон Савватий посулил гончарню свою, коль дочку исцелю. Стало быть, он добрый... пока.

-- Ты-то исцелишь?

-- Слышь, Ульяна... Помоги!

Изгнанник вздрогнул. Ульяна? Та, что живет у истока?

-- Помоги! -- молил знахарь.-- Чую, есть в тебе сила неведомая. А доход с гончарни -- пополам. Ну, не пополам, конечно, а треть -- тебе! Ты подумай, как много. Целая... четверть!

-- На что мне доход твой? -- усмехнулась женщина.

-- Вот и я про то,-- обрадовался Ерема.-- На что тебе доход? Другим отплачу. Слова лихого про тебя в деревне не скажу, вот и благодарность.

-- Знаю, знаю, что ты меня словами, будто черной смолой, мажешь,-кивнула Ульяна.-- Только клевета -- что худая трава, а траву и скосить можно.

-- Как бы косонька не притупилась, как бы рученька не осушилась,-пробормотал Ерема.-- Помоги мне!

-- Помогу,-- согласилась гостья.-- Да только не тебе и не за доход с гончарни. Прилете... пришла я Наталье помочь. А ты ступай, ступай отсюда!

Ерема покорно пошел прочь, но, едва вышел из избы, кинулся к окошку, да на беду понесло его подслушивать-подглядывать как раз туда, где таился Изгнанник. Наткнувшись на него, Ерема взвизгнул было, да тут же захлебнулся. Молчком выметнулся со двора, и лишь на широкой деревенской улице голос у него прорезался. Бросился он наутек с криком, который всякую нечисть запутать и отвадить должен: "Приходи вчера!.."

А Ульяна между тем заперла изнутри дверь и прошла за занавеску, разделявшую горенку.

-- Наташа, цветик мой! -- услышал Изгнанник ее голос и едва узнал его, так мягок он сделался. -- Открой свои ясные глазоньки!

-- Ульянушка...-- прошелестело в ответ, и больше Изгнанник не слышал ничего до тех пор, пока занавеска не откинулась и Ульяна не вывела на середину избы девушку.

Не знай Егор, что видит ту самую Наталью, коя приходила по весне к колдуну, нипочем не признал бы ее! Исхудала, почернела... Голова ее никла на плечо Ульяны, а та, обводя избу рукой, молвила:

-- Погляди, девонька, на свой дом на родимый. Уйдешь навек -- по тебе каждая половица заплачет, каждое бревнышко зарыдает. А что станется с батюшкой?

-- Не кручинь ты мою душу! -- застонала Наталья, а Ульяна все свое:

-- Ляжешь ты в землю сырую, холодную, и никто никогда не согреет тебя, не приголубит, водицы испить не подаст. Будешь ты лежать в досках гнилых, а твои подруженьки на засидках-вечерницах песни петь станут, косы лентами украшать, в новые сарафаны рядиться, с добрыми молодцами водиться. Наталья схватилась за горло:

-- Ох, навылет ты меня... Но нет уж дороги мне обратной, далеко ушла я от живых!

-- А ты вернись, вернись! Вспомни Иванушку...-- чуть слышно выговорила Ульяна, и девушка сникла в ее руках. С трудом довела ее Ульяна до лавки, усадила. Долго сидели они молча, потом Наталья вдруг тихонько запела:

Ты трава моя, ты шелковая,

Ты весной росла, летом выросла.

Под осень травка засыхать стала,

Про мил-дружка забывать стала.

Мил сушил-крушил, сердце высушил,

Ох да свел меня с ума-разума...

Забилась Наталья:

-- Из-за него, лиходея, отцветаю прежде времени! По нему, проклятому, столько слез источила! Будь и ему так же горько да солоно, пусть и его румянец сокроется, пусть и его глазоньки исплачутся!..

Ульяна крепко прижала ее к себе:

-- Опомнись! Каково ему будет жить, зная, что любимая не прощенное, а клятое слово ему напоследок вымолвила?! Да проведай он, что ты с собою понаделала, прилетел бы сокола быстрее! Но крепки засовы монастырские, не добраться туда мирской весточке, и сова ночная крылья обобьет, а не проскользнет. Уж я-то знаю...-- печально молвила она.

-- Не я -- горе мое кричит,-- всхлипнула Наталья.-- А помнишь, как в водах пресветлого Обимура ты показала меня с Иванушкой? Я в наряде была диковинном, белом, что яблоневый сад по весне. Хоть бы одним глазком на него взглянуть, на моего сокола ясного...

-- Взглянешь! Ведаю, сбудется! Только отврати ты взор от сырой земли, посмотри: заря на небе пробуждается, светлой росой умывается! -приговаривала Ульяна, подводя девушку к окну и толкая ставни-.

Изгнанник едва успел отскочить за развесистую, широкоствольную черемуху, затаился.

-- Что за дерево среди двора? -- спросила вдруг Наталья.

-- Черемуха, иль не признала? -- удивилась Ульяна.

-- Черемуха? Нет... Нездешнее это дерево! Вон, видишь? Голубь на нем сидит, а под деревом корыто стоит. Голубь с дерева лист щиплет, в корыто сыплет -- а с дерева лист не убывается, корыто не наполняется. Скоро и я, как тот лист...