Валерий Губин - Шесть дней

- Знаешь, - говорил он, - иногда мне кажется, что я живу не здесь, не в этом времени, а где-то далеко-далеко в будущем. И мне там очень плохо.

- Почему? Ведь с каждым годом жизнь становится лучше?

- Нет, не становится. Мне кажется, что нам там очень плохо, хотя далеко не все это понимают. Мы несемся куда-то, быстрее и быстрее, и страшно, как будто впереди пропасть, и не можем остановиться. Бросаем удочки в прошлое, чтобы зацепиться там, стать на якорь, но ничего не получается. Мы выдергиваем из прошлого умных людей, но они не в силах нам помочь. Мы им кажемся сумасшедшими, а они нам - наивными простаками.

- А Геннадий Петрович? Он тоже был бы в то время простаком?

- Не знаю, наверное.

- Какие странные фантазии. Ты, наверно, много работал и сильно устал.

- Как бы ни была развита техника, - говорил ему в последнюю ночь учитель, наклоняясь над столом и впиваясь в Андрея своими грустными глазами, - какую бы защиту от стихии человек не изобрел, рано или поздно он осознает, что ни техника, ни наука, ни все общество в целом не имеют никакого значения, когда остаешься один на один с ночью, Вселенной, со своим подсознанием, когда надо решить самый важный в жизни вопрос.

Андрей спустился на свой этаж, ему было грустно и хотелось плакать может, от безмерной усталости, а скорее - оттого, что завтра он снова уйдет в свое четкое, как коридор в институте, будущее, оставив позади это прекрасное и запутанное время.

- Но все-таки что в нем прекрасного? - вслух спросил он себя и распахнул окно на площадке. - Чем оно так держит меня?

Луна, огромная, яркая, плыла, слегка задевая верхушки замерших тополей и подсвечивая их желто-синим рассеянным светом.

"Вероятно, тем, что здесь еще не порваны связи с живым смыслом существования. А пока эти связи не порваны, люди в глубине души спокойны, какой бы судорожной и нервной ни была бы их внешняя жизнь. Люди надеются, что скоро настанет счастливая жизнь, верят в то, что человек по природе своей добр и существуют простые очевидные законы, которые всем управляют".

Тишина стояла, как вода в глубоком колодце. Андрей услышал, как стучат часы на руке. И тогда ему показалось, что еще один миг, еще одно усилие - и что-то необратимо изменится в нем, ему откроется тайна Тониной любви, тайна самого себя, заброшенного сюда и заблудившегося, потерявшегося в своих воспоминаниях и чувствах.

Услышав шорох за спиной, он обернулся. Тоня стояла у его дверей.

- Ты что?

- Я не хотела заходить к Геннадию Петровичу, ждала тебя здесь.

Не зажигая света, они прошли в комнату.

- Давай немного поспим, у меня голова чугунная.

- Ты спи, а я посижу, посторожу твой сон.

Он лег и стал всматриваться в ее силуэт на фоне окна, пытаясь разглядеть лицо, но ничего не было видно.

- Знаешь, Геннадий Петрович вовсе не из прошлого, а из будущего. Время его еще не настало.

- Спи, спи, - она положила ему руку на голову.

Андрей закрыл глаза, и его сразу подхватило, понесло куда-то в зыбкую, упругую темноту. Но сквозь сон он чувствовал, как Тоня гладит его по голове, и даже как будто слышал, что она говорит ему:

- Когда ты снова приедешь сюда, нас уже не будет - ни меня, ни Геннадия Петровича.

- Как не будет, почему? - кажется, вскакивал и кричал он.

- Потому что нас нет, давным-давно нет.

- Я не хочу, ведь я люблю вас, - кричал он, а может, просто чмокал во сне губами.

- Оттуда, куда ты уедешь, твоя любовь не достанет, слишком далеко...

Когда он открыл глаза, в комнате было светло и пусто. Он посмотрел на часы и вскочил, как ошпаренный, - здесь через пятнадцать минут возникнет временная воронка. Он начал судорожно собираться, запихивая вещи в портфель, и тут услышал крики за окном.

- Ну что там еще, - досадливо поморщился он, но к окну подошел, застегивая на ходу рубаху.

Посреди двора стоял учитель, бледный, с палкой в руке, к нему прижалась испуганная Тоня, а Гриша, уже пьяный, наседал на них, что-то свирепо крича, подталкиваемый сзади двумя бульдожьего вида парнями. Андрей увидел, как сверкнул нож, рванул на себя раму, но тут сильно защемило в висках, и все поплыло перед глазами. По периметру комнаты отчетливо обозначилось ровное голубое сияние.

"Уже поле включено, - вяло, с огромным усилием подумал он, - но как же там, как учитель?"

А его все сильнее скручивало, поднималась дурнота, ломило позвоночник.

"Да нет же ничего этого, давно ничего нет, и потому изменить нельзя".

Он поднял голову, но за окном была абсолютная чернота. "Это было не мое прошлое. В моем никакой Тони не было. Вообще нет никакого прошлого. Машина времени лишь реализует наши мечты и несостоявшиеся возможности". В это же мгновение он с ужасающей ясностью понял, что та любовь, о которой говорил учитель, странная, непонятная, ни на что не похожая, только она могла бы спасти его и его время. Но теперь уже поздно, он так и не проник в ее тайну, она лишь слегка коснулась его своим крылом.

"Ах, если бы я мог остаться! Хотя бы еще на один день. Если бы я мог!" Еще секунда - и Андрей полетел вглубь по длинному бездонному тоннелю.