Светлана Ягупова - В лифте

— В какой-то мере Селюков прав, — сказала она, мысленно одобрив себя за внезапную смелость. — Во всяком случае у него есть все основания не терпеть вас. На прошлой летучке вы косвенно обозвали его недоумком без серого вещества. Не возражайте, было это, было. Конечно, я не приветствую то, что Селюков вынес сор из избы, но понять его можно.

— А я не понимаю, — искренно возразила Январева, хотя в данную минуту ей вовсе не хотелось подпевать Лобанову. — И не хочу понимать. Сейчас даже в боксе стремятся обойтись без нокаута и придумали такие перчатки, что пальцы в них полусогнуты, в кулак не сожмешь. А вы, Антон Дмитриевич, воинствуете. Донос всегда называется доносом, и это отвратительно. Может, анонимка тоже вашего авторства?

— Вот уж это не мое, — спокойно ответил Селюков. Хотел еще что-то сказать, но тут раздался телефонный звонок. Все вздрогнули.

Тыоня был озорником, а порою любил и похулиганить. Правда, это было интересно лишь в тех местах, где жили разумные существа. Иначе, какое же это хулиганство, если никто не может возмутиться или рассмеяться. Простым соглядатаем летать было скучно и, перемещаясь из одного пространства в другое, из прошлого в будущее, Тыоня позволял себе некоторые развлечения. Самым невинным и любимым его занятием было изображать из себя существо, которого люди никак не могли увидеть, но следы его деятельности замечали и ломали голову, что это такое. Юркнув в форточку какого-нибудь двенадцатого этажа, он затаивался под диваном или где-нибудь на антресолях, среди домашней рухляди, и ждал, когда квартира или хотя бы одна из комнат опустеет: слишком явно выдавать свое присутствие не решался. Как только он оказывался в одиночестве, начинал с удовольствием учинять ералаш, перекладывая с места на место разную мелкую утварь: расчески, карандаши, вязальные спицы, столовые ножи и вилки, — а после с улыбкой наблюдал за тем, как хозяева, ссылаясь на собственную забывчивость, ходят по комнатам в поисках припрятанных им предметов.

Однажды с ним случилась забавная история. В один из таких набегов, когда квартира, куда он залетел ранним пасмурным утром, опустела, хозяин-холостяк ушел на работу, — Тыоня по обыкновению потешил себя тем, что пошебуршил в его бумагах, запрятал в нижний ящик стола авторучки и уже собрался было до прихода хозяина поскучать где-нибудь над городом, когда внимание его привлекло царапанье у входной двери. Через минуту дверь открылась, и вошли два молодых верзилы. Осторожно оглядываясь, они направились к серванту, открыли бар, стали рыться в ящичках. Тыоня знал, что у людей не принято приходить в гости без ведома хозяев. В том, что эти люди чужие, он не сомневался. Один из них, заглянув в холодильник, вытащил оттуда кусок колбасы и стал с аппетитом уплетать. В это время второй обследовал ящики серванта и письменного стола.

Знакомый с этикой людей, Тыоня понял — воры! В какой-то мере он был в этом доме чужаком, но вовсе не собирался ничего выносить отсюда. Эти же люди, пока хозяин квартиры честно зарабатывал деньги, пытались воспользоваться плодами его труда. Тыоне это показалось возмутительным. Терпеливо наблюдая за тем, как воры перекусывают и знакомятся с содержимым ящиков, он решил их проучить. И нарушил запрет, которому до сих пор старался строго следовать — не выдавать себя. Этот запрет был запрограммирован в нем, как инстинкт самосохранения. Тыоня подлетел к одному из воров и сорвал с него шляпу. Но тот решил, что ее просто сдуло сквозняком и не очень испугался. Подняв шляпу, опять нахлобучил ее на давно немытую шевелюру. Тогда Тыоня сорвал шляпу вновь и стал махать ею перед носом воришки, затем плавно пронес ее по воздуху из одного угла комнаты в другой и опустил на голову другого вора. Эффект был значительный. Побросав награбленное — серебряный портсигар, бумажник с деньгами, зажигалку, хрустальную пепельницу, — воры дернули из квартиры. Тыоня удовлетворенно прикрыл за ними дверь и с чувством некоторой вины тоже ведь учинил в доме беспорядок — разложил вещи по местам.

Одной из любимых забав Тыони было, запутавшись в ветвях груши, яблони или орехового дерева, изо всех сил трясти ветви и наблюдать, как плоды падают под ноги недоуменным прохожим: ветра вроде бы нет, а деревья раскачиваются…

Еще Тыоне нравилось залетать в палатки туристов, и, пока они пляжатся или ходят по горам и лесам, вьюном пройтись, разметав одежду, банки-склянки.

Сейчас Тыоня был раздосадован. Да, удалось на некоторое время воплотиться в человека, но барьер между людьми все равно не преодолен, так как невозможно наладить языковой контакт. Однажды нарушив свой внутренний запрет не выдавать себя, он больше не мог сдерживаться. Здесь, на крыше лифта, к Тыоне пришла идея: хоть на миг приобщить людей к своему видению. А в том, что оно отлично от людского, он только что убедился. Ему хотелось растолковать этим пятерым, загнанным в лифтовый тупик, что их страх не был бы так огромен в столь необычной ситуации, если бы они знали кое-что из того, что известно ему, скитальцу вселенной. Рассказать бы им, что Земля принадлежит многим пространствам и временам, и, стремясь в космос, человек не подозревает, что готовится к открытию не только далеких планет, но прежде всего своей Земли. Придет время, и люди поймут — все чудеса, за которыми они собрались лететь в космос, находятся рядом. Прошлое, настоящее, будущее сосуществуют одновременно, нужно только научиться воспринимать их в этом единстве и овладеть искусством перехода из одного времени в другое. Палеонтологи, археологи ищут останки доисторических животных и руины древних городов, а те находятся с ними по соседству, притом, не в форме развалин и скелетов, а в целости-сохранности. Фантасты стремятся угадать, какой будет наука и техника завтрашнего дня, а над головами летают незримые корабли будущего.

Порой для Тыони стирались границы между реальностью и вымыслом, он путал истинную действительность с фантазией человеческого ума, запечатленной в книгах, живописных полотнах, скульптурных, музыкальных ритмах, в снах и грезах людей. Скажем, он не мог прочесть книгу, насладиться картиной художника. Но все человеческие фантазии обретали некий рефлекс, не видимый людям и, однако, чутко улавливаемый Тыоней. Ни один человек не мог воспринять искусство во всем его объеме. Тыоне же это было доступно, и он досадовал, что люди не наделены способностью в полную меру наслаждаться ими же созданной второй реальностью. На языке человека невозможно было объяснить, что именно доступно его слуху и зрению, но он верил: когда-нибудь люди прорвутся в сферу, подвластную пока лишь только ему, а он со временем научится видеть мир глазами людей. Тогда наконец они поймут друг друга и ему не надо будет оповещать о своем присутствии разными глупыми выходками. Мир, созданный воображением, фантазией человека, виделся ему огромным сферическим зеркалом со множеством выпуклых, вогнутых и плоских сегментов, по-разному отражающих земную жизнь.