Любомир Николов - Червь на осеннем ветру

— Не могу, Марта. Ты же знаешь, что не могу. Никто не может. И вообще… Что это за грустные мысли? Только из-за того, что какой-то докторишка сказал, что надежды нет? Да будет тебе! Неужели ты думаешь, что простуда так страшна нашему старому авантюристу? Или ты не помнишь, как ему было плохо? Выкарабкается, Марта! Вытри глаза и перестань плакать.

Она посмотрела на него с некоторым облегчением. Лемхович криво усмехнулся. Яд всемирной популярности отравил даже Марту. Никто другой не мог бы предсказать судьбу Игнасио, но Марта верила, что Великий Лемхович не может ошибаться. Ну и что, пусть! Пусть верит, что Игнасио поправится, несмотря на прогнозы врача. Может, и правда поправится.

— Ты уверен? — Марта протерла очки помятым платочком и пригладила волосы с проседью. — А ты не обманываешь меня, Адам? Я так испугалась, увидев его в постели…

— Поправится! — решительно отрезал Лемхович. — Ведь это же Игнасио, а не какой-то там слабак из нынешних. Да ты только представь — умереть от простуды! Да ни за что!

— Спасибо, Адам! — теперь Марта действительно успокоилась. — Звони почаще. И приезжай скорей!

— Вылетаю через два дня. Если попытаются завалить тебя делами, отбивай атаки. Я решил по крайней мере месяц никуда не ездить.

— Хорошо бы! — Она недоверчиво покачала головой. — Жду тебя послезавтра. До свидания. Пойду проведаю Игнасио.

Экран погас. Лемхович рассеянно прошелся по холлу, потом подошел к широкому панорамному окну и прислонился лбом к холодному стеклу. Он только теперь начал осознавать то, о чем услышал. Игнасио болен. Игнасио может умереть. А он… Что он ищет здесь, в этой дальней столице? Еще один научный конгресс, еще десять интервью, еще пятьдесят безликих встреч…

Внизу разливались огни вечернего города. Причудливо переплетались волнистые фасады зданий из стекла и металла, между ними темнели дремлющие массивы многоэтажных парков, по магистралям сновали машины. Вдалеке поблескивали оправленные в романтичные прямоугольники окна старых кварталов. Лемхович любил эту архитектуру прошлого века — строго функциональную, сдержанную, без модных строительных изысков. Было что-то аскетическое в некогда панельных зданиях, что-то спокойное и далекое от современной суеты.

Его взгляд скользнул за пределы старинных зданий, в направлении к темной горной цепи. На склонах поблескивали окна хижин и отелей, далеко справа, освещенная прожекторами, высилась башня старого телевизионного центра. Лемхович поморщился — картина напомнила ему о предстоящем интервью. И только он подумал, как в дверь постучали.

— Войдите! — громко произнес он.

В комнату вошла переводчица — высокая русая девушка, страшненькая, но с веселой улыбкой, которая скрадывала все остальные недостатки.

— Добрый вечер, господин Лемхович. Извините за беспокойство, я только хотела вам сказать, что мне звонили с телевидения. Машина будет ждать вас у гостиницы в десять часов утра.

— Хорошо, хорошо, — рассеянно кивнул Лемхович. — Я как раз об этом думал. Не беспокойтесь, все будет в порядке. Уж что-что, а интервью я давать научился.

Переводчица смутилась, пожелала ему спокойной ночи и вышла. Лемхович устало опустился в кресло и машинально потянулся к столику, на котором лежала его любимая книга — «Классические японские танка». Раскрыл ее, не глядя в текст. Перед глазами танцевало загорелое на солнце, морщинистое лицо Игнасио.

И вдруг буквы странно проступили. Он открыл книгу на одной из танка [4] В данном случае следует читать «хокку» (нужно пояснить тонкости терминологии: танка — пятистишие, в то время как хокку (или хайку) — трёхстишие). Оригинал лишён этой путаницы. — Прим. mtvietnam Басё.

Снаружи, за фасадом тридцатиэтажного отеля, свистел ветер.

Дорога вилась вверх, среди песчаных кустарников и залитых солнцем травянистых склонов, время от времени ныряя в тень буковых лесов и выныривая обратно. Наверху мелькали пестрые кабинки подъемников.

— Эта гора — истинное богатство вашего города, — сказал Лемхович. — Немногие столицы могут похвастать такими чудесными возможностями для туризма.

— Если останется время, мы можем поехать на экскурсию, хотите? — предложила переводчица. — Вы увидите, как здесь красиво. Сверху весь город как на ладони. А можно вечером подняться наверх — ночью картина просто фантастическая. Целое море света…

Машина последний раз повернула и остановилась у подножия телебашни. У входа их уже ждал ведущий программы — невысокий смуглый мужчина с вьющимися волосами и тонкими черными усиками. Пока они выходили из машины, он смотрел на них таким же взглядом, который вызвал у Лемховича раздражение во время их вчерашней встречи, — внимательным и слегка насмешливым. В изысканном темном костюме и с золотой булавкой на модном широком галстуке, он скорее был похож на важного торгового представителя, контролирующего доставку ценных товаров. «Специалист по провокационным интервью, — подумал Лемхович. — Будет пытаться любой ценой оживить беседу неожиданными вопросами. Поглядим, поглядим…»

Вместо раздражения эта мысль его развеселила. Давно прошло то время, когда он тушевался перед журналистами и что-то бормотал в ответ на их безудержное любопытство. Теперь он знал, как справиться с кем угодно из их братии. Если придется, он поставит на место этого самоуверенного парня, но, будем надеяться, до этого не дойдет. Наиболее подходящей в данный момент ему казалась нейтральная позиция — всемирно известный ученый благосклонно отвечает на вопросы журналиста и обходит нарочитым молчанием неудобные темы. А для разнообразия можно будет подбросить неожиданную оценку собственной роли в науке. Он любил пошатать перед публикой собственный пьедестал.

Ведущий манерно протянул руки и что-то проговорил.

— Добро пожаловать в наш телецентр, профессор Лемхович, — перевела девушка. — Съемочная группа готова. Пожалуйста, в студию.

Пока они шли по широкому фойе и поднимались по лестнице на второй этаж, ведущий продолжал говорить. По сути дела, в его речах не было ничего нового. Они еще вчера обговорили тему передачи. Лемхович будет беседовать с несколькими представителями из числа зрителей. Разговор будет протекать без предварительной подготовки, чтобы не нарушалось впечатление непосредственности и подлинности. Тележурналисты всегда любят говорить о непосредственности и подлинности, хотя редко могут объяснить, что конкретно имеют в виду.

Студия оказалась небольшим залом со стенами из меняющего цвет пластика типа «хамелеон». С потолка свисали десятки прожекторов с большими белыми номерами, между прожекторами спускались гибкие металлические щупы с миниатюрными камерами наверху. Лемхович сочувственно посмотрел на режиссера за пультом, отделенным от студии прозрачной стеной. Не позавидуешь — он из личного опыта знал, как трудно управлять этими манипуляторами, обладающими неограниченной степенью свободы.