Наталья Деева - Хирург

Эд собирал абрикосы прямо в подол футболки. Протянул одну Ольге и, потерев другую о штанину, разломил и отправил в рот.

Ольга вгрызлась в мякоть, аж сок брызнул, пожевала разочарованно — после травмы она не чувствовала вкуса еды — и притворно протянула:

— М-м-м. Обалденно. Что так смотришь? Да, и руки после кошки не помыла. Полная антисанитария.

Он рассмеялся. Странно, когда он смеялся, в его глазах появлялась… усталость, что ли.

— А теперь мне нужно работать, — сказала она. — Поможешь?

— Для начала встань, — он протянул руки.

Ольга ухватилась, подтянулась, помогла себе жалкими отростками, которые должны будут снова стать ногами. Получилось, но мир снова накренился, желудок взметнулся к горлу. Пришлось закрывать глаза. Рука предусмотрительного Эда легла на талию. Пришлось обнять его за шею.

— Вальсируем? — сказала она, глянула на Эда: он качался, как и всё вокруг.

— И повальсируем тоже. Ты умеешь?

— Не-а.

— И я — не особо.

— Зато всё вокруг ой, как умеет!

Он улыбнулся. Сейчас он улыбается чаще, раньше всё больше серьёзным был.

— Давай, шаг вперёд, ещё шаг, ещё… молодец. Теперь стой. Привыкай.

Зачем стоять, когда и так, и эдак устаёшь? Идти даже проще: мир кружится, и ты движешься, и кажется, что так и надо.

— Я лучше ногами двигать буду. Мне так легче.

— Хорошо.

Нога, поднимайся… так… и вперёд. Теперь вторая. Одна — вторая, одна — вторая.

— Уже лучше, — оценил он. — Голова как?

— Ужасно.

— Тогда посиди пока, пусть Матрёна тебе помурчит, я шашлык организую.

— Вау! Сто лет не была на пикнике!

Кошка растянулась на лавочке вверх животом, даже пальцы на лапах растопырила. Ольга перетянула её на колени.

Эдуард выволок из дома мангал, установил возле забора, где не было деревьев. Ноздри защекотал дым. Вспомнился поход на лиманы. Как будто это было в прошлой жизни — нереально далеко. А прошло-то несколько лет.

Димка ворошил костёр — вверх летели искры и зажигались звёздами. Интересно, что сейчас с Димкой? Наверняка уже на Аньке женился. В тот поход Ольга пошла из-за Димкиного друга — Кима. На самом деле Кима звали Кириллом, но Ивановичем… М. Фамилия была на М. В общем, если сложить заглавные буквы имени, отчества и фамилии, то получалось Ким.

Ким занимался У-шу, гимнастикой и ещё чем-то. Самым привлекательным в нём был обнажённый торс. С таких натурщиков греческие мастера ваяли свои скульптуры. Помимо спорта Ким увлекался литературой и мог блеснуть эрудицией. В этом с Эдуардом ему, конечно, не сравниться, но тогда девчонке-старшекласснице он казался жутко умным.

Четвёртым был Олежка, Димкин двоюродный брат из Крыма, он-то Кима и привёл. Девчонки не пошли, знали, что комары сожрут. И таки сожрали. Зато как здорово петь песни под гитару и аккомпанемент сотен сверчков! Да ещё когда Ким рядом.

К острову шли два дня. Иногда приходилось вброд пересекать болота. На одном из таких болот гнездилась пара пеликанов. Ну и громадные же они! И цапли. Несметное множество цаплей и куликов. Утки, нырки, чайки — целые птичьи базары.

Димка говорил, что на острове, что в дельте Днепра, — неплохо сохранившийся храм Аполлона. Храм так и не удалось найти, зато имело место любовное приключение, которое до сих пор приятно вспоминать. Ким шутя называл её Колюшкой и Колючкой, а она его — Кивином и Мзиликази.

Через неделю Ким уехал, оставив свой телефонный номер и приятные воспоминания. Дабы не искушаться, телефон Ольга удалила, и правильно сделала: Ким не звонил, а навязываться было не в её правилах.

И вот снова вечер, поют сверчки, потрескивает костёр в мангале, и Ольге опять хорошо. Как будто она начала жизнь с нуля, ещё нет ярких впечатлений, и всё впереди.

Учуяв мясо, Матрёна убежала к Эдуарду, выклянчила кусок и с урчанием юркнула в смородину. Нанизав куски на шампуры, Эд вытащил раскладной столик, сел рядом с Ольгой и, прищурившись, устремил взор в небо, где ласточки на лету кормили подросших птенцов.

— Ну что, потренируемся? — сказал он.

— Надо бы… а не хочется. Так хорошо сидим!

— Надо-надо, — Эд поднялся, — на сытый желудок… сама понимаешь.

И снова беспомощность, тошнота, земля, вырывающаяся из-под ног. И рука Эда на талии. Ольга старалась забыть обо всём, думала только об его руке и о том, что здорово было бы так же, в обнимку, но — здоровой и под музыку. Раз-два-три, раз-два-три…

— Не устала ещё?

— Нет… знаешь, чего я хочу?

— И чего же?

Эд немного отстранился, и в его взгляде промелькнула тревога.

— Вон, видишь траву сразу за мангалом? Я хочу туда сесть. Я просто давно не… ты должен понять.

— Тогда подожди. Будет тебе настоящий пикник.

Спустя пару минут она уже сидела на бело-синем покрывале, подтянув под себя ноги. Эд вынес подушки и соорудил вокруг неё что-то типа кресла. Пока он возился с шашлыками, Ольга улеглась, рассматривая муравьёв, нападающих на полудохлую гусеницу. Сколько жизни там, в траве! Вон пёстрый кузнец на травинке, крошечный ярко-красный паук мечется меж муравьями, вон муха греется… А ведь этого всего могло не быть, если бы не…

Отломив кусок хлеба, она растолкла его и бросила муравьям.

Даже несмотря на то, что ночами нападает дикий страх и постоянно болит голова, даже если волосы никогда не скроют пластину и правая рука будет слушаться хуже левой, жить стоит, чтобы вот так наблюдать за муравьями и вдыхать терпкий дым костра. Чтобы кормить с руки мальков кефали и видеть высокого темноволосого человека с сигаретой в руке. Пусть он не смотрит, пусть вообще не замечает. Солнце просто есть, этого достаточно, чтобы было тепло и светло.

Словно услышав её мысли, Эд обернулся:

— Уже скоро. Потерпи ещё немного.

В ответ Ольга улыбнулась. После операции она перестала различать вкус. От запаха пробуждался голод, но чувственного удовольствия она больше не получала. Эдуарду она этого не говорила — зачем? И не говорила о том, что почти каждую ночь падает в чёрную воронку, хватается за кровать, но не в силах остановить вращение. Поэтому в её комнате до утра горит свет. Ей стыдно выглядеть инвалидом и вызывать жалость. Особенно не хотелось, чтобы жалел Эдуард.

— Вот… с пылу с жару.

Эд не стал снимать мясо с шампуров, и правильно сделал.

— Какой запах! — Ольга зажмурилась. — Скорее бы стыли!

Появилась Матрёна, затанцевала вокруг Эда. Сообразив, что ничего от него не получит, переключилась на Ольгу.

— Какая дисциплинированная кошка! Понимает, что на стол нельзя. Я дам ей чуть-чуть, можно?

Кошка поймала кусок лапой, поднесла ко рту, но фыркнула и уставилась на еду обиженно.

Небо начало темнеть. Ольга жевала мясо, подкармливала муравьёв и поглядывала на Эда. Чуть позже он разжёг костёр на земле и растянулся на покрывале.