Георгий Гуревич - Ия, или Вторник для романтики

Рыжий ушел сам, по собственной инициативе. Сказал, что ему надоело слушать каждый день одно и то же, про того же технаря. Обыденный серый технарь, технарь как технарь, занят винтиками и шпунтиками, считать умеет, думать и не пробовал. И сама Ия с ним опустилась: не читает, не мыслит, не чувствует, не ищет нравственные начала. Ему, Сергею, скучно тратить время с обывательницей.

Изредка появлялись на горизонте новые знакомые. Являлись и исчезали, даже не попадая в опись типов. Не годились они в герои вакантных сред, четвергов и пятниц. Не выдерживали никакого сравнения со вторником.

Один содержательный вечер в неделю - шесть дней ожидания. Но скуки не было. Ия читала, читала серьезные книги по биологии, зоологии, психологии, педагогике, даже по технологии материалов. Читала главным образом для того, чтобы понимать Алешу, грамотно отвечать ему, грамотно давать советы, направлять, когда заносит в сторону. Пусть направляет она, искренний друг, а не хитроватый, себе на уме, Волков.

И ждала вторника. Не заполненный в прошлом вторник, самый невыразительный день недели, сделался наиглавнейшим, как прожектор, освещал все прочие дни. Предыдущий вторник светил в спину, предстоящий - в лицо, словно фонари на автостраде. Целую неделю Ия вспоминала слова Алеши, перебирала их, взвешивала, сортировала, думала о том, что сказала сама и что скажет в следующий раз, размышляла об Алеше, о его достоинствах и недостатках. Пожалуй, больше о недостатках - о том, что ей предстоит исправлять.

Вот, например, неуважение к женской гуманности - важный недостаток?

- Папа, Алеша говорит, что голод - это мужское чувство, а страх типично женское. Это верно? Что ты скажешь как психолог?

- Скажу, что это явное упрощение. Каждому животному - ведь мы и в прошлый раз говорили о животных - нужен и голод и страх. И нужна борьба двух чувств, чтобы большой страх парализовал малый голод, а большой голод побеждал бы страх. Решает мера, все дело в мере. Но мера-то у разных существ разная. У каждого вида своя кривая. Это толково твой Алеша изобразил на графике.

- И вовсе он не мой! - поспешно вставила Ия.

- Я говорю - изобразил толково. Но кривые различны. У хищника крутая кривая голода и пологая - страха. У травоядных наоборот: постоянный умеренный аппетит к жвачке и острые пики страха. Да и внутри вида разной формы кривые у детенышей и взрослых, молодых и старых, самцов и самок. Кто слабее, тот и боязливее. То же перешло по наследству к людям, к мужчинам и женщинам. Сильный мужчина - активный добытчик, ему больше нужен голод стимул действий. Женщина при детях, ей приходится терпеливо сидеть дома, чуть не сказал "в норе", добытчика дожидаться, потомство охранять. Ей природа выдала меньше аппетита, больше опасливости, страха, грубо говоря.

- Толково ты объясняешь, папка, а все равно обижаешь. Это у вас с Алешкой единый фронт мужского зазнайства. Вы герои, а мы - трусишки, и вините природу. Да я, если хочешь, куда смелее Алексея. Он со своим начальством спорить боится.

- Девочка, я сказал, опасливые, осторожные, а не трусливые. Вы и обязаны быть осторожными, чтобы сберечь потомство, сохранить его физически и генетически. Вам дана великая обязанность и право направлять развитие человечества. Как направлять? Стоящих отцов выбирая для будущего поколения.

- "Направлять, выбирать"! А где же тут любовь, папка?

- Любовь и есть выбор. Выбираешь того, кто заслуживает быть отцом, прообраз для собственного сына.

- А как же говорят про любовь с первого взгляда?

- Не знаю, девочка. Думаю, что с первого взгляда бывает не у всех. Зависит, какие требования у сердца главные. Если по сердцу красивый, сильный, ловкий - это сразу видно, с первого взгляда понятно. А если сердцу важнее добрый, заботливый, принципиальный, чистый, талантливый, смелый - этого сразу не разглядишь. В нашей безопасной и благоустроенной жизни еще случай нужен, чтобы проявить смелость, время, чтобы талант показать.

- А мне, папочка, какой нужен - смелый или талантливый?

- Спроси свое сердце. Но мне кажется, ты сама сильная, тебе каменная стена не нужна, чтобы за спиной мужа от жизни прятаться. Ты из тех, кто всматривается. У тебя любовь будет расти постепенно.

"Значит, я из тех, у кого любовь растет постепенно, - думала Ия, сидя над отчетом о шестнадцатом вторнике. - Я к Алешке совсем равнодушна была. Он чужой был, только любопытство возбуждал, а потом стал самым хорошим на свете. Для других он может быть и скучным, неуверенным, нерешительным, никудышным даже, а для меня - все равно самый наилучший. Инесса Аскольдовна плечами пожимает: "Боже мой, рохля такой! Всю весну ходит на свидания, не поцеловал ни разу. Разве это мужчина?" Соседка сказала во дворе: "Ты с ним наплачешься. Мой такой же. На работе горит, с доски Почета не снимают, а дома гвоздя не вобьет. Только ужинает и ночует. На все дела я одна и одна: подай, прибери, купи, еще и деньги раздобудь. Эгоист самовлюбленный". А другая добавила: "Сухарь какой-то, скукота тебе с ним. Все про ученость да про ученость, а когда же живое слово?"

А мне не скучно. У нас дело общее. Ощущение такое, будто ребенок у нас машинный, модель ребенка, сообща воспитываем, лепим характер. И я ничуть не обманываюсь в Алешке, знаю все его слабости наперечет, но все равно он самый милый. Он мой. Мой дом всех милей, потому что я в нем живу. Мой человек всех милей: я его для себя выбрала. Если верить папе, выбрала сердцем и, значит, люблю.

Все это Ия думала про себя, а в тетради написала только два слова: "Да, люблю!"

"Люблю! Мир насыщен и многозначителен. Люблю! Грудь налита горячей радостью. Люблю! Жизнь переполнена до края, нет ни малейшей щелочки для тоски и скуки. Я люблю, я готова делиться ликованием, всех на свете утешать и подбадривать, раздавать прохожим цветы на улице, покупать игрушки ребятам. Я люблю, я нашла смысл и назначение. Я люблю, ничего не нужно сверх того, нечего прибавить".

Прав был старик отец. Ия была сильным человеком. "Да, люблю!" написала она. Не "я любима"!

Семнадцатый вторник.

- Играет! - объявил Алеша, радостно улыбаясь. - Она играет по ночам. Значит, чувствует. Вот видишь, взобрались мы по лестнице почти до самого верха, - заключил он. - Получилась машина с чувствами. А ты не верила, что получится.

- Ну а любовь? - напомнила Ия.

Не могла не напомнить. Самым главным, почти единственным, всезатмевающим чувством была для нее любовь. Говоря о чувствах, она и подразумевала любовь. Нет любви - стало быть, все равно бесчувственная железяка.

Алеша посерьезнел.

- Мы уже размышляли о любви. Но любовь - это другая ступень на лестнице, даже другой этаж. Голод, боль, страх, скука - это мои чувства, они эгоистичны, это чувства для себя. Сытый голодного не разумеет, и "гвоздь в моем сапоге кошмарней, чем фантазия у Гете", и "каждый умирает в одиночку". Больно мне, тошно мне, скучно мне, весело мне. Но любовь, материнская прежде всего, - первое социальное чувство. Мне больно, когда другому больно. Я думаю, что в этом направлении и будет развиваться человек. Природа сделала только первый шаг, чуть-чуть отступила от эгоизма. Любовь к ребенку - не к своему, к девушке - не к своей. Наши потомки распространят чувства на друзей, товарищей, на всех людей на свете. Пусть никто не чувствует себя сытым, если вокруг голодают. Пусть не веселится, если за стенкой плачут.