Сирил Корнблат - Две судьбы

— Смею униженно заметить, — с упреком в голосе произнес Ли По, что моему господину неведом этикет, который принадлежит скрупулезно соблюдать. Соблюдать при встрече с нашими благородными повелителями. Небрежность при его соблюдении стоила головы моему ничтожному старшему брату, когда ему было двенадцать лет. Не будет ли мой господин настолько любезен, чтобы объяснить, как это ему удалось достичь столь почтенного возраста, не научившись тому, чему учат детей еще в колыбели?

Ройланд рассказал китайцу всю-всю правду. Время от времени Ли По испрашивал дополнительные разъяснения, и из вопросов, которые он задавал, постепенно стал вырисовываться его умственный кругозор. У него ни на мгновенье не возникало ни малейшего сомнения в том, что именно «волшебная магия» забросила Ройланда вперед времени на целое столетие, если не больше, однако он никак не мог уразуметь того, почему не были предприняты столь же магические предосторожности для того, чтобы предотвратить губительный исход эксперимента с Пищей Богов. У него возникло предположение, исходя из описания хижины Нахатаспе, что установка простой легкосъемной стенки под прямым углом к двери в хижину могла отвадить любых, пусть даже крайне зловредных демонов. Когда же Ройланд стал описывать свое бегство с немецкой территории на японскую и причины, которые побудили его к такому бегству, лицо китайца совсем поникло и потускнело. Ройланд решил, что Ли По в глубине души посчитал его не очень-то благоразумным за то, что он вообще решил покинуть какое угодно любое другое место ради того, чтобы очутиться здесь.

И все же Ройланд надеялся на то, что это его предположение не оправдается.

— Расскажите мне, каковы здесь условия жизни? — спросил он.

— Эта местность, — начал Ли По, — находится во владении наших щедрых и благородных повелителей и является прибежищем для всех, у кого кожа чуточку темнее выцветших на солнце костей. Здесь сыны страны Хань, подобно мне, или страны Инда, жившие по ту сторону Тянь-Шаня, имеют возможность обрабатывать землю и растить сыновей и внуков, которые будут почитать нас, когда нас уже не станет.

— А что это вы упомянули, — заинтересовался Ройланд, — какие-то выцветшие на солнце кости? Здесь, что, белых людей убивают, едва завидев их, или нет?

Ли По начал неумело юлить, стремясь уйти от прямого ответа.

— Мы сейчас приближаемся к деревне, где я, недостойный, служу прорицателем, врачевателем, поэтому по случаю и по мере необходимости сказителем. Пусть моего господина не тревожит цвет его кожи. Ваш низкий слуга загрубит кожу своего повелителя, соврет что-нибудь подходящее раз или два, и его господин сойдет за простого прокаженного.

Через неделю Ройланд понял, что не так уж плоха жизнь в деревне Ли По. Она представляла из себя селение, состоящее из саманных лачуг, в котором на берегу оросительной канавы достаточно большой, чтобы удостоиться титула «канал», жило около двухсот душ. Где была расположена эта деревня, толком никто не знал. Ройланд предположил, что она находится в долине Сан-Фернандо. Почва здесь была тучной и плодоносила круглый год. В основном здесь выращивали огромную редиску, которая была слишком грубой, чтобы годиться в пищу людям. Жители деревни считали, что она идет на корм цыплятам где-то к северу. Во всяком случае, они собирали урожай, пропускали редиску через огромную дробилку с ручным приводом, и ломтики ее хранили в темном месте. Каждые несколько дней приезжал на грузовике японец, принадлежавший к одной из низших каст, жители грузили несколько тонн молотой редиски в кузов и больше уже никогда ее не видели. Считалось, что ее поедают цыплята, а затем цыплят едят японцы.

Жители деревни тоже ели цыплят, но только на свадьбах и похоронах. Все остальное время они питались выращенными ими же самими овощами на участках площадью по четверть акра на одну семью. Участки эти обрабатывались столь же тщательно, как обрабатывает искусный ювелир грани бриллианта. На выращивание одного качана капусты затрачивалось до ста рабочих часов за те девяносто дней, что проходили от посева до созревания, и эти часы затрачивали бабка, дед, сын, дочь, старший внук и так далее вплоть до самого последнего малыша. Теоретически, вся семья должна была бы умереть с голода, ибо один качан капусты не запасал энергию, эквивалентную ста часам трудозатрат. Тем не менее, почему-то этого не происходило, а люди просто оставались худыми, приветливыми, работящими и плодовитыми.

Согласно императорскому указу говорили они все по-английски. Причиной этого, скорее всего, было лишь то, что они были простой недостойны того, чтобы объясняться по-японски, так же, как и рисовать на стенах своих домов императорские хризантемы, а оставлять им их прежние родные языки и диалекты было неблагоразумно исходя из политических соображений.

Жители деревни представляли из себя смесь китайцев, индусов, дравидов, и, к удивлению Ройланда, японцев низших каст и японцев-отверженных. Ранее ему было бы даже невдомек, что такое бывает. Согласно деревенскому преданию некий господин по имени Угецу, разумеется, самурай, когда-то давным-давно, сказал, указывая на пьяную гурьбу в одной из гонконгских тюрем: «Я забираю эту партию», — и эта «партия» и стала предками жителей деревни, которые были вывезены в Америку по дешевке в качестве балласта и поселены вдоль «канала», получив распоряжение выращивать положенную им квоту редиски. Место это во всяком случае называлось деревней Угецу, и, если и некоторые из потомков были трезвенниками, то другие, подобно Ли По, придали яркий колорит легенде в отношении первопричины переселения их предков в Калифорнию.

Через неделю он перестал притворяться, что страдает болезнью Хоузена, и смог смыть грязь со своего лица. От него только требовалось не попадаться на глаза японцам из высших каст, и, в особенности, самураям. Но в этом не было ничего необычного. Не попадаться на глаза самураям было весьма благоразумно со стороны кого угодно.

В деревне этой Ройланд вскоре обнаружил, что не были настоящими, на всю жизнь, ни его первая любовь, ни первая религия, которую он исповедовал.

Он обустроился, привык к неспешному ритму жизни, свойственному уроженцам Востока, их повторяющимся непрестанным трудам. Его уже совсем не удивляло то, что он запросто может пересчитать все свои ребра. Когда он съедал миску искусно приготовленных овощей, то ощущал достаточную сытость. Он был сыт настолько, что мог еще один день не торопясь ковыряться в поле. Было даже по-своему приятно обрабатывать тучную почву деревянной мотыгой. Разве некогда люди не покупали специально песок, чтобы предоставить своим детям возможность делать то же, что теперь делал он? И еще завидовали этому их невинному занятию? Вот Ройланд и занимался этим вполне невинно и только после того, как грузовик приехал за урожаем в шестой раз со времени его прихода в деревню, он впервые стал ощущать, как в нем просыпается вожделение. Находясь на грани голодной смерти (только кто это осознавал все жители деревни находились на этой грани), разум его отупел, чего нельзя было сказать о нижней части тела. Она вся полыхала пламенем, и он стал озираться по сторонам, работая в поле, и первую же девушку, которая не показалась ему отталкивающей, он полюбил безо всякой меры.