Георгий Гуревич - Пленники астероида

Надежда Петровна возмущалась:

— Зачем? Глупость какая! При такой высокой технике люди должны быть умнее. И, уж во всяком случае, если началось такое, они могли переселиться на Марс, на Землю…

Ренис загадочно усмехнулся:

— Дорогая Надя, вы судите о Вселенной с прямолинейностью дикарки. Может быть, они — на Фаэтоне — не считали, что им надо спасаться? Может быть, они уже изведали Вселенную, разгадали все тайны, осуществили все желания и пришли к выводу, что жизнь не имеет смысла, нет ничего, кроме пресыщения и скуки. Не понимаете? Вам никогда не бывает скучно, никогда не хочется заснуть и не проснуться?

Нечаева пожимала плечами. “Позирует!” — думала она про себя. А вслух говорила:

— Таким настроениям не надо поддаваться. Не надо!

Это был лучший период их жизни на астероиде: дружная работа, дружный отдых, дружные споры. А потом пришло то, чего и следовало ожидать.

Однажды, оставшись наедине с Нечаевой, Ренис сказал:

Мне давно хочется поговорить с вами, Надя. Вероятно, вы догадываетесь, о чем…

— Не надо! — воскликнула Надежда Петровна.

— В сущности, дело обстоит очень просто, — продолжал Ренис. — Вы — единственная женщина на острове, я — единственный мужчина. Но я знаю, что женщины не любят простоты. Кроме того, вы мне действительно нравитесь, нравились еще в полете. И жив-то я остался потому, что вы нравились мне. Я предпочел поболтать с вами, а не глазеть на этот проклятый астероид. Конечно, я человек потрепанный, не первой молодости, пылкой юношеской любви не могу подарить вам, зато могу обещать верность до гроба. И если бог приведет нас на Землю, мы, как полагается, пойдем с вами в церковь… или в ратушу, если предпочитаете, освятим наш брак круглой лиловой печатью…

— Не надо! — закричала Надежда Петровна.

“Какая пошлость! — думала она. — Неужели я пала так низко? Неужели польщусь на такой суррогат любви, на жиденькое чувство потрепанного человека, только потому что выбора нет? Приведу его к Вадику — шаткого, беспринципного, скажу: “Люби его, это твой второй отец!”

— Не надо, не хочу! — повторяла она. — Я не люблю вас.

— Да будьте же разумным человеком! — воскликнул Ренис с раздражением. — Вы единственная женщина, я единственный мужчина…

— Роберт, иди скорей! — позвала Нечаева. Ей послышался шум в шлюзе.

— При чем тут Роберт? Речь идет о нас с вами! — возмутился Ренис.

Он расставил руки, хотел обнять “единственную женщину”. Она отскочила в сторону, ударилась о плиту.

У обоих были такие неуклюжие движения в этом мире малой тяжести.

И вдруг Ренис оказался под потолком. Он смешно болтал ногами, тянулся к полу и не мог достать. Это племянник подбросил его: схватил сзади и кинул к потолку.

“Силач какой! Повзрослел за этот год! — подумала Нечаева. — А впрочем, ему пятнадцать лет, не маленький”.

Ругаясь и грозя, Ренис медленно планировал с потолка. Здесь, на астероиде, даже карандаш падал со стола на пол шесть секунд. Ренис успел отвести душу, успел даже понять, насколько он смешон — висит и ругается. А безжалостный племянник снова толкнул его к потолку. Он не раз забавлялся такой игрой на прогулках: бросал вверх камни и не давал упасть, подхватывал на лету.

— Не трогай меня, не смей! — кричал Ренис. — Я уйду. Не нужны вы мне, смотреть на вас не хочу!

— Отойди, — сказала Надежда Петровна Робу.

Оказавшись на полу, Ренис опрометью бросился в шлюз. Из-за двери послышался лязг свинцовых подошв скафандра.

У Нечаевой и Роба лица были покрыты красными пятнами. Тяжело дыша, они смотрели друг на друга.

— Он обидел вас? — спросил Роб с горящими глазами. — Сделал больно?

— Нет, нет, мальчик, не обидел. Просто он вел себя несдержанно. Это пройдет. Но ты помоги мне, старайся не отходить далеко.

Роб сел на кровать, закрыл лицо руками.

— Я все сделаю для вас, тетя Надя. А вы не передумаете, как тогда — с бойкотом?

Такая боль была в его голосе, такая смешная мальчишеская ревность!

— Обещаю, Роб. Я совсем не люблю твоего дядю.

— Да, сейчас вы думаете так, а потом передумаете, — проговорил Роб мрачно. — Но вы хоть предупредите, когда передумаете.

Все это произошло накануне бомбардировки — метеоритной, конечно.

Она началась ухающим ударом, даже стены задрожали в кабине. Потом послышалась мелкая дробь и опять удары. Раньше не бывало таких.

Кольцо малых планет узкое, и расположено оно примерно в той же плоскости, что и орбита Земли. Астероид Надежда, однако, двигался с большим наклоном к этой плоскости и пересекал ее дважды. Как раз предстояло первое пересечение.

До сих пор он странствовал в пространстве, сравнительно свободном от метеоритов. Но сейчас входил в самую гущу.

Люди прожили на астероиде год с небольшим. За это время случайные метеориты только три раза попадали в полупроводниковые щиты, испортили только одну ванночку с водорослями. А тут за одну ночь четыре ванночки вышли из строя, и когда Надежда Петровна поднялась за батиэллой, пятая ванночка была пробита у нее на глазах. Два часа спустя Ренис вернулся бледный, зажимая дыру на скафандре. Он выглянул из пропасти и увидел, что на равнине там и сям поднимаются пылевые фонтаны. Хорошо, что скафандр был самозарастающий, дыра затянулась быстро.

Метеоритный обстрел загнал людей в подземелье. От дальних походов пришлось отказаться. Все трое покидали помещение только при крайней необходимости, соблюдая предосторожности, которые Ренис назвал статистическими.

Астероид пересекал кольцо малых планет с юга на север, и большинство метеоритов падало на северную половину. Двигалась Надежда медленнее других астероидов, поэтому метеориты чаще догоняли ее, падали с запада. Это означало, что сравнительно опаснее часы заката, так как все планеты движутся вокруг Солнца с запада на восток.

Некогда, во времена ленинградской блокады, на улицах были надписи: “Эта сторона опасна при обстреле”. Так и жители астероида отметили опасные направления. Они выбирались наверх только на восходе, ползли вдоль северо-западной стенки, прикрывались тяжелым щитом — обломком ракеты — с северо-запада. Но все это были “статистические” предосторожности. Шальной метеорит мог прилететь на восходе с юго-востока, ударить под щит снизу. И, провожая дежурного, двое никогда не знали, увидят ли третьего живым.

Выходили по очереди. Ренис, пожалуй, чаще других.

При всех своих недостатках трусом он не был. Правда, вернувшись, он никогда не забывал сказать Нечаевой:

“Вот, мол, жизнью рискую для вас, а вы тянете время, кокетничаете”.

Конечно, объяснение повторялось много раз, все более пылкое. Оговорки исчезли, теперь Ренис говорил о подлинной любви — страстной, нетерпеливой, неудержимой. И Надежда Петровна удивлялась про себя: “Неужели так просто вызвать настоящую любовь? Только проявляй неуступчивость?”