Георгий Гуревич - Темпоград

И Лев ушел. Даже записки не оставил, даже выключил видеофон. Никаких объяснений, никаких оправданий, разрыв навеки!

Впрочем, в тот вечер ум его был занят, некогда было подумать о жестокой. Только в паузах ощущалось что-то тягостное, камень лежал на сердце. Но как раз дело ладилось. Льва расхвалили, возвращаясь, он начал было составлять подробный устный отчет для Винеты, подбирать точные выражения, достаточно скромные, чтобы не перехвалить себя, но и не преуменьшающие заслуг. И вдруг вспомнил: "Никаких отчетов! Кончено! Винеты не существует. Точнее, он не существует для Винеты". И не вызвал ее к видеофону. Выдержал характер, хотя и горько было выдержать.

Двое суток ходил, придавленный к земле; то проклинал Винету, то оправдывал, себя винил. Учил слова, выполнял задания, что-то переписывал бездумно, словно зимней ночью в лесу плутал: бредешь куда-нибудь, лишь бы не замерзнуть. Побрел и на семинар по лингвистике, хотя там все бередило рану: каждый стол, каждый столб напоминал о равнодушной: тут сидел рядом с ней, тут стоял, тут формулы для нее списывал. Волоча ноги, вошел в лекционный зал... и остолбенел. Она! Она сидела в его излюбленном первом ряду. Светловолосая и загорелая, в белом платье с голубым пояском, олицетворение чистоты и свежести. Робко подняла на него глаза - синие и с синевой под веками, несчастные, невыспавшиеся. Лев хотел было пройти мимо, буркнув "здра...", но к нему потянулась рука с записочкой: "Не знаю, в чем виновата, но давай мириться".

Лев так и не узнал, что говорилось в этот день на лекции. Седовласый и морщинистый лингвист раскрывал и закрывал рот, включал и выключал запись, водил указкой по экрану - до Льва не дошло ни единого слова. Только одно имело смысл и значение: Винета рядом. Они сидят рядом, и поле любви окутало их. Они вдвоем и счастливы. Тоитское двойственное число. Прочие множества не существуют. Это был самый счастливый день в их любви... и последний.

6. ИЗ-ЗА ЛЮБВИ И ПОДОЗРИТЕЛЬНОСТИ. 20-22 мая

Принято считать, что любовь - противница успеваемости. Вздохи под окнами, серенады и ревность порождают тройки и двойки. У Льва получилось иначе: любовь помогла ему преуспеть, стать лучшим студентом на семинаре по лингвистике и тоитоведению.

Ведь все же встречи с Винетой были связаны с лекциями. Либо девушка приходила на занятия, тогда они сидели рядышком. Лев силился не отвлекаться, запоминал, записывал, зарисовывал, чтобы после пересказать как можно толковее. Либо же, гораздо чаще, Винета пропускала лекцию, тогда Лев слушал еще внимательнее, записывал еще тщательнее. По правде сказать, он запустил все другие предметы, изучая тонкости тоитского произношения и машинного перевода, будто бы по поручению Винеты.

И преуспел. Соседи его с грехом пополам переводили отдельные тоитские фразы, а он уже понимал на слух, даже мог произнести несложную речь с земным акцентом, конечно. Разобрался в хитросложностях идеосемантики и в непроизносимых звуках идеофонетики. Выговаривать не научился, для человеческого горла тоитские фонемы непроизносимы, но, чтобы Винета познакомилась со всеми: шелестящими, кряхтящими, свистящими, клокочущими, - Лев приспособил к своему магнитофону приставку, этакий звуковой линотип: буквы набирались пальцем, выговаривались магнитофоном.

На очередном занятии, когда Винеты не было, конечно, лектор демонстрировал новые записи тоитской речи, сделанные уже на Земле. Но, запуская с гордостью уникальные ленты, заметил, что они все же далеки от совершенства, поскольку запись делается для человеческого уха в звуковом диапазоне от 20 до 20 тысяч герц. Более того, как обычно в технике, верхние частоты, не очень нужные человеку, срезаны для упрощения. И добавил, что тоиты не очень хорошо понимают такую запись, потому что их голоса забираются в ультразвук, особенно в секретных беседах, поскольку ультразвук легко гасится в воздухе и слышен только вблизи.

Мысленно пересказывая объяснения лектора Винете, Лев подумал, что она обязательно спросит, заметна ли на слух разница, когда срезаются верхние частоты. И решил, что это нетрудно продемонстрировать, добавив к магнитофону ультразвуковую приставку.

Задумано - сделано! Лев провозился полночи, но для Винеты не жалко было потратить несколько часов. Все равно с боку на бок ворочался, думая о ней. А тут, думая, собирал схему.

Свой ультрамагнитофон Лев принес на следующее занятие. (Винета и его пропустила. И напрасно.) Лектор рассказывал о своей личной встрече с тоитами в карантине Космограда. С гордостью рассказывал: не каждому специалисту довелось побеседовать с живыми "пришельцами". Лев очень жалел, что Винета прозевала такой интересный рассказ, и подошел к лектору с просьбой: не согласится ли он при следующей встрече записать речь тоитов на ультрамагнитофон?

Лектор взял аппарат нехотя: прибор получился довольно громоздкий. И обещал не очень уверенно: "Если будет удобно, если разрешат врачи, если тоиты согласятся..." В сущности и вообще он не мог поручиться, что увидит тоитов вторично. Но встреча состоялась, и на следующий день, взойдя на кафедру, он объявил сразу же:

- Студент Январцев пришел сегодня? Январцев, обязательно подойдите ко мне в перерыве.

А в перерыве сказал:

- Ваша "говорящая" машинка пришлась по душе тоитам. С нее уже сделаны копии. Но лучше, чтобы вы отладили их сами. У вас нет срочных дел сегодня? Окажите в учебной части, чтобы вас освободили на весь день. И приходите ко мне к 17:00. Полетим вместе в Космоград.

И, поглядывая на рубашку Льва, оказал:

- Пожалуй, на этом вы разменяете вторую тысячу.

Замечание это, вызвавшее оживление и некоторую зависть всех слышавших, вполне понятное для современников Льва, нуждается в пояснении для читателей XX века.

Выше говорилось, что молодежи внушалось стремление делать подарки. Но главным даром был труд, не только особенный, но и будничный. Люди гордились обилием отработанных часов, носили на груди значки с цифрами 10, 20, 30 тысяч... В среднем к старости удавалось скопить тысяч пятьдесят. Но за особо сложную, опасную или творческую работу часы начислялись в двойном, тройном, десятикратном размере. Великое открытие могли оценить и в сто тысяч и в миллионы часов. Естественно, юношам хотелось поскорее приколоть над карманом хотя бы единичку (первую тысячу). Однако у студентов она встречалась редко. Ведь учение было только подготовкой к труду, тренировкой для жизни. Иногда ученикам поручали практическую работу, но от случая к случаю, нерегулярно. Сам Лев еще не набрал тысячу часов. Но, видимо, его прибор могли оценить как изобретение - в две-три сотни трудовых часов, может, и в пятьсот. "Разменяете вторую тысячу", - сказал лектор.