Георгий Гуревич - Темпоград

Как сделать, чтобы заметил?

Крутись-крутись, мой жернов, мели-мели все зерна, мети-мети, метелочка...

Как сделать, чтобы заметил?

Крутись-крутись, мой жернов, мели-мели все зерна...

Всю жизнь крутила. Мужчина - стрела, женщина - маятник. Туда-сюда, туда-сюда. Руки заняты, голова свободна, потому что все надо продумать заранее. Долго жди, быстро отвечай.

Но что обдумывать старухе?

Какая ни на есть, жизнь прошла. Всякое бывало - плохое и хорошее. Бывало холодно, бывало и солнышко, бывало голодно, бывало - живот лопается. Пожалуй, хорошего больше - дожила все-таки до серебристой чешуи. Три набега пережила, отсиделась в камышах. Сестер уволокли пастухи, заставили сырым мясом давиться, под вонючими шкурами спать. Но ей повезло - осталась со своими, где лепешки жарят на огне, и по ночам крыша над головой, не звезды. И муж был. Сейчас-то нет, умер, но был. Семерых родила ему, троих унесла лихоманка, а четверо выжили, выросли; сыны свои семьи завели, но помнят, уважают, приносят зерна - то один, то другой. Только меньшая не пристроена, последняя заботушка. Боги, избавьте ее от голода, лихоманки, от зубастых змеев речных, от горластых всадников степных. Не пожалею жертвы богу полей, и богу болей, и богу змей, и богу войны... ну и богу свадеб, конечно. Голодранца-раба отшить надо, не след обрекать дочку на жизнь в лохмотьях. А солдата-рубаку и приветить не грех. Хоть и не молод и урод уродом, но копье семью кормит, без муки не оставит. Взял бы девку солдат, тогда и помирать не страшно.

- Ты бы сходила по воду, дочка. Ноги у меня болят. Я уж за тебя молоть-молоть буду.

- К роднику, мама?

("Не там ли Он и сегодня?")

Богам угодна пара: добро и зло, день и ночь, лицо и изнанка, живое и неживое, краски живые, краски неживые. Неживые запечатаны в неживом камне: осколки неба в бирюзе, в кварце - прозрачная вода, молодая желтая кожа - в сере, а в киновари - кровь. Зеленые глаза хищников - в редкостных изумрудах, звездное небо - в диорите, в яшме - восходы и закаты, силуэты гор и городов.

В камне краски затерты, запылены, выцвели, скрыты от неопытного взора. Только живая вода пробуждает их, открывает миру заснувшую красоту.

На том и основано древнее искусство хаиссауа - оживление камня водой.

Он мастер хаиссауа. Признанный. Среди молодых нет ему равных, никто не умеет видеть так ясно скрытую красоту камня. Даже во дворец владыки призвали его клеить камни. Сказали: "Придумай необыкновенное, такое, чего нет в обоих царствах, во всем мире от Истока до Дельты".

Необыкновенное?

Вот и ходит он от родника к роднику, вдоль реки и по берегу моря, где волны целуют камни, обнажая спрятанную красу.

Невиданное?

Не сделать ли на дворцовой стене восход второго солнца? Жрецы говорят: такое бывает один раз за шесть веков. А шесть веков назад еще не знали хаиссауа.

Из диорита он составит звездное небо, из антрацита - черные силуэты гор, лица - из янтаря... А солнце? Говорят, на дальних островах есть особенный камень - зеленый вечером, красный при дневном свете. Солнце будет загораться и гаснуть, гаснуть и загораться.

Так он и скажет казначею: "Посылай корабли на дальние острова". И Властелину скажет: "Руби мне голову, владыка, но, если хочешь во дворце невиданное, вели достать двухцветный камень!"

Кто кому диктует волю: владыка искусству или искусство владыке?

Властелин сказал: "Достать двухцветный камень, сколько требуется. Казна пуста? Придумай новый налог. На то ты и казначей. Кораблей нет? Построить!"

Он сказал еще: "Кто владыка реки: я или жалкий самозванец, царек Верха? Неужели я не могу выложить стену в моем дворце какой-то жалкой двухцветной глиной? Доставить!"

На самом деле он был глубоко равнодушен к мозаике хаиссауа, к мастерам, камням, живым и неживым, к десяти тысячам новых солнц. Но искусство увязывалось с политикой. Пусть у него - у Властелина Низа - дворец будет роскошней, чем у узурпатора Верха. Пусть послы видят своими глазами, что он богаче, и, следовательно, сильнее. Колеблющиеся князьки предпочтут поддерживать сильнейшего. Казну им не покажешь, солдат не приведешь для подсчета, а дворцовые стенки у всех на виду.

Кто сильнее в действительности, сказать трудно. В истории всякое бывало: и Верх был победителем и Низовья. Низ, пожалуй, был богаче сейчас, он торговал с заморскими странами. Зато Верх мог перекрыть плотины, оставить Низ без полива и без хлеба. Естественно, Властелин Низа мечтал завоевать Верх, раз навсегда устранить угрозу голода и стать единственным господином Реки.

В дальнейшем, утихомирив Верх, можно будет справиться и со Степью. Проще простого: поставить гарнизон у каждого колодца. Кочевники на коленях приползут, умоляя, чтобы им разрешили напоить стада. Сейчас солдат не хватает на все колодцы, потому что Низ стережет Верх, а верхние стерегут нижних. Но когда Река станет единой, Степь покорится немедленно. И тогда... что тогда? Тогда Властелин посадит солдат на корабли и завоюет дальние острова: и медные, и золотые, и меховые, благовонные, целебные, пряные... и острова двухцветного камня. Не покупать будет, а приказывать. И станет властителем всего мира. И объявит себя божественным. Выше всех богов. И... И тогда придумает, что еще...

Но пока надо начинать с покорения Верха. Обстановка благоприятная: владыка Верха стар и немощен, сыновья его смотрят косо друг на друга, знают, что победитель обезглавит всех братьев. Если младших поддержать против первенца - законного наследника, каждому обещать по уделу...

Время подходящее: колодцы полны после весенних ливней. Но на небе кровавая звезда. Что означает это знамение?

Кто обольется кровью - Верх или Низ? Старший жрец - Уста богов говорит, что надо обождать. Сколько ждать? Надоело ждать! Надо еще раз спросить, пусть скажет точно!

- Эй, слуги, есть тут кто-нибудь? Великого Толкователя ко мне!

Устами богов называли верховного жреца, Толкователя знамений.

Он и сам верил, что боги через него выражают свою волю, подсказывая слова и мысли. Ему было легко жить: всякая мысль от богов. И трудно жить: ошибся, значит, не понял богов, значит, боги им недовольны, выберут другие уста.

Боги представлялись ему подобием земных владык, только мощнее, но такими же жадными, самолюбивыми, самодовольными и капризными.

Жадность их насыщалась жертвами. И к счастью - без труда. Неосязаемые боги охотно питались дымом, не протестуя, чтобы мясо поедали жрецы; довольствовались не жертвами, а изображением жертв и соглашались, чтобы преподнесенные меха, золото и медь хранились в храмах.

Самодовольство богов удовлетворялось торжественными празднествами, обрядами, униженно льстивыми молитвами.

С капризами труднее всего было. Как известно, пути богов неисповедимы. О своих намерениях боги молчали, изредка отделывались невнятными знамениями, которые можно было толковать так и этак. Кровавая звезда распухла! Явное знамение. Кто-то обольется кровью, но кто?