Владимир Гусев - Фрагментарное копыто неподкованной собаки

Он не так глуп, оказывается.

Мари наносит удар кинжалом. Не ожидавший этого Гец реагирует лишь в самое последнее мгновение. Из довольно глубокой царапины на его груди начинает сочиться свежая кровь.

Несмотря на двухнедельное заточение, раны, недоедание и сегодняшние ужасные переживания, Гец сохранил какие-то силы. Во всяком случае, он легко обезоруживает Мари. Но вместо того, чтобы убить ее, он отшвыривает кинжал в сторону и рывком разрывает на Мари нижнее платье.

- Флориан! - кричит она. - Помогите!

И я вдруг понимаю, что Мари уже искупила свой грех. Что никакой другой жены мне не нужно. И что сейчас Мари подвергается смертельной опасности.

Выбежав в свою спальню, я достаю из-под кровати шпагу и, обнажив ее, мчусь на помощь к Мари.

- Палач! Ко мне! - успеваю я крикнуть в коридорчике.

Щель очень узкая, но все же я протискиваюсь в спальню. Следом за мною пытается войти палач, не может и начинает биться в дверь мощным плечом.

Я ожидал увидеть Геца, подминающего под себя Мари, на постели, был готов немедленно вонзить ему в спину шпагу - и в очередной раз ошибся.

Мари, смертельно бледная, в растерзанном платье, стоит в углу спальни. За нею громоздится фигура Геца. Одна рука его приподнимает, сжимая, левую грудь Мари, в другой зажат кинжал, и длинное лезвие его нацелено Мари в сердце.

- Отпусти ее! - требую я.

- Отпущу. Как только ты пообещаешь сразиться со мной. Честно, без уловок.

Палач наконец протискивается в дверь.

- Ты можешь освободить Мари? - тихо спрашиваю я.

- Наверняка живой - нет, - так же тихо отвечает он. - Пусть палач принесет тебе шпагу и уйдет. Ты закроешь дверь, и тогда я отпущу Мари. При малейшей опасности я убью твою жену.

Гец, кажется, понял, что Мари его уже не любит.

- Принеси из оружейной шпагу моего отца, - приказываю я палачу. - Быстрее.

Ну что же, так даже интереснее. Не думаю, что ослабленный заточением и ранами Гец представляет для меня какую-то опасность. К тому же недавно я упражнялся с отцовской шпагой и знаю: на ее клинке появилась трещинка. Больше десяти ударов шпага вряд ли выдержит. А вырвать свою жену из рук разбойника когда она жаждет именно этого, а не противоположного, - это так романтично!

- Не беспокойся, Мари. Сейчас я убью этого негодяя.

- Я боюсь за тебя, - говорит Мари, и от этих простых слов у меня теплеет в груди. Только бы все обошлось. Только бы Мари осталась невредимой.

Наконец палач приносит шпагу. Я собираюсь было низом бросить ее, рукоятью вперед, в сторону Геца, но он изменяет условие:

- Отдай мне свою шпагу. А ту, что принес палач, оставь себе.

- Это - шпага моего отца! - возмущаюсь я.

- Покойный был хорошим человеком. Вот пусть он тебе и поможет.

Потребовать, чтобы палач принес другую шпагу? Но как я потом буду выглядеть в глазах Мари?

Странно, что меня волнуют такие пустяки.

Я низом бросаю свою шпагу Гецу.

И не только волнуют, но и заставляют делать глупости.

- А ты отдай кинжал палачу! - требую я. По моему знаку палач, поймав брошенный Гецем кинжал, выходит.

- Кровать... Придвинь кровать плотнее к двери, - требует Гец.

- Для этого мне пришлось бы повернуться к тебе спиной. А поворачиваться спиной к евнуху, способному угрожать женщине кинжалом, - глупо.

- У меня не было другого выхода, - оправдывается Гец и, отпустив наконец Мари, сам сдвигает кровать.

К сожалению, убить его, набросившись в этот момент, я не могу: за нами со страхом и надеждой наблюдает Мари. Приходится .надеяться на то, что шпагой я владею все-таки лучше и что клинок выдержит те несколько ударов, которые мне понадобятся, чтобы избавиться от негодяя.

Первый выпад делаю я. Гец парирует удар неожиданно легко: ярость и ненависть удесятеряют его силы. К тому же ему нечего терять: Мари его не любит, и в любом случае утром Геца казнят. Увидеть накануне собственной смерти лицо мертвого врага - что может быть лучшим утешением? Поэтому очень скоро Гец начинает оттеснять меня в угол. Удары его сыплются один за другим, и почти каждый из них может быть смертельным. Однако дышит Гец тяжело. Если я продержусь еще хотя бы несколько минут, он выбьется из сил и даже лютая ненависть ему не поможет.

Но шпага ломается раньше, чем мне хотелось бы. Я зажат в угол, и следующий выпад Геца станет последним. Вот он меняет положение ног, наклоняет корпус...

Лишь отчаянный крик Мари спасает меня. На какое-то мгновение Гец задерживает удар, я успеваю уклониться, и его шпага, встретив стену, ломается.

Но я знаю, мне это уже не поможет. Гец так быстро хватает меня за горло и начинает душить, что я не успеваю позвать на помощь палача. И хотя я очень силен физически, слишком большая разница в весе и росте дает себя знать. В глазах у меня темнеет...

"Коробейники кукуют..."

Гец бьет головой мне в лицо. Летят какие-то черепки...

"...в деревянном падеже", - успеваю я произнести окончание спасительной фразы, и смертельная тьма медленно сменяется серым безмолвием.

Ну что же, путешествие получилось замечательным. Я был, конечно, негодяем, но и любовником тоже был, причем каким... И какие бешеные эмоции испытывал! Да, умели люди раньше жить. Не то что нынешнее племя, с раннего детства живущее не то в санатории, не то в доме для престарелых, Жаль лишь, что все так быстро кончилось. Впрочем, это закономерно: сильные чувства недолговечны. Либо испытывающий их человек погибает, либо остывает и начинает прозябать, как все, что в общем-то одно и то же.

Но все-таки я несколько поспешил. Финал спектакля остался недосмотренным. И получился он - совсем не таким, как рассчитывал Флориан. Похоже, Мари, не слишком-то озабоченная соблюдением законов дворянской чести, шарахнула Геца по голове глиняным горшком. И скорее всего Флориан спасся. Но кто же мог такое предположить? Нет, я все сделал правильно. Мне лучше не рисковать. Пусть агонию и смерть переживают те, кому выписан соответствующий рецепт. Я же буду наслаждаться жизнью, а не смертью, и не просто жизнью, а самыми замечательными ее проявлениями - любовью, смертельным риском, радостью победителя.

Но мне, кажется, пора отправляться дальше. Иначе придут злые дяди и скажут: "Все, хватит! Погулял - и будет! Пора и честь знать!"

"Фрагментарное копыто неподкованной собаки!"

Шпак сделал небольшую паузу, окинул взглядом сидящих в конференц-зале людей.

Да, некоторые из корреспондентов знают о проблеме не понаслышке. Тусклые взгляды, печать равнодушия на лицах, отсутствие интереса ко всему, что не касается их лично. И это журналисты! Многим из них остро необходимо лечение. Хотя бы в витаскопе; Ведь единственный и неповторимый витат-рон - удовольствие слишком дорогое. Дорогое даже для них, репортеров известных газет, журналов и телекомпаний.