Владимир Гусев - Укус технокрысы

- Быстрее! Там лейтенанта ранило! - кричу я, с удовольствием отмечая, что дистанция между нами быстро сокращается.

"Тригон" должен быть спасен!

Это тот самый ефрейтор с цыплячьей шеей, что ходил со мною выручать другого такого же бедолагу.

- Стой! Стрелять буду! - неуверенно предупреждает он.

- Ты что, офигел? Своих не узнаешь?

Маскарад оказался явно не в мою пользу. Но теперь уже ничего не поправишь. Разве что...

- Дуй туда! Майор обещал голову оторвать, если не прибудешь немедленно!

Оббежав ефрейтора метра за полтора - чтобы не достал подножкой - я, не снижая темпа, мчусь к распахнутой настежь двери.

"Тригон" должен быть спасен! Только я могу это сделать, только я!

"Тригон" должен быть спасен! Именно для этого я бегу! Чтобы уберечь его от грозной опасности! Не станет же ефрейтор стрелять в спину? Тем более, мы с ним вместе жизнью рисковали. "Тригон" должен быть спасен! Только бы не поскользнуться. Сапоги болтаются на ногах, как шлепанцы. Зря я побрезговал надеть портянки. "Тригон" должен быть спасен!

За спиной - тяжелый топот и скрип снега под сапогами. Отлично, ефрейтор! Делай что угодно, только не стреляй!

Вот и дверь. Короткий взгляд назад: ефрейтор кружит на месте, обхватив голову руками, падает...

Хоть бы его кто-нибудь подобрал.

Грязная лестница. Один пролет, второй, третий... Дыхалки уже не хватает, но останавливаться нельзя. Дверь, ведущая на пятый этаж, закрыта. Удар "сезам", секундная пауза - чтобы не получить по лбу распахнувшейся, но спружинившей назад створкой, - и вперед, вперед...

Вот и первая открытая дверь. Сквозь нее отчетливо слышно стрекотание вертолета. Видно, он опустился пониже. Зачем? Неважно. Пусть его.

Странно все-таки, что защитники "Тригона" не забаррикадировались после того, как в прошлый раз Бранников пересталснимать их видеокамерой. Значит, абсолютно уверены в своем "пугастере". Или опять - позируют?

Мгновенный, фотографический взгляд сквозь открытую дверь. И остановка.

Справа, за внутренней, тоже распахнутой дверью - серо-голубые кубы "Мудрецов". Слева же...

Я словно вновь смотрю видеофильм, снятый Бранниковым, только с другой стороны экрана. Петя, застывший в кресле перед терминалом, то ли с улыбкой, то ли с гримасой боли на лице, мужчина, лежащий на полу, с редкими рыжими прядями волос на лысеющей голове, широко разбросавший ноги, обутые в белые тапочки... Оба совершенно неподвижны, словно действительно сфотографированы. И вообще все - как зловещая фотография. Неужели позируют?

Боковым зрением я улавливаю какое-то движение и чувствую, как на голове начинают шевелиться волосы. Тьфу на тебя! Это всего лишь телекамера. Вернее, три телекамеры, установленные на консоли в левом дальнем углу операторской, у окна. Все три объектива смотрят на меня.. Именно смотрят, словно глаза какого-то чудовища. И мне снова хочется, как вчера вечером в гостинице, - исчезнуть, раствориться, не быть! Только бы избавиться от этого пронзительного, раскаленной иглой буравящего мозг взгляда!

Я дергаюсь было назад, потом вперед - телекамеры отслеживают мои движения - и бегу дальше по коридору. Что-то я хотел... Ах да, блокировку...

Дверь, за которой по моим расчетам должен быть распределительный щит, закрыта. Нужно только ударить в область замка, но правая нога болит еще после штурма первой двери. Чужая обувь, неудобно...

А что будет после того, как я включу основную ветку питания? Скорее всего, лягу здесь же, за дверью, широко раскинув ноги, как тот, рыжеволосый. Не пора ли уже линять отсюда? Пока не поздно?

Кто-то невидимый и огромный кладет мне на голову тяжелую когтистую лапу. В глазах темнеет, в ушах звенит - непереносимо громко, до боли в барабанных перепонках.

- А-а-а-а-а!...

Звон, вытесненный криком, начинает стихать, но боль из ушей не уходит. Я медленно, словно пьяный, поднимаюсь с пола. Поле зрения, опять же словно у пьяного, сужено до предела. Давно не натиравшийся, с выщербинками, паркетный пол, закрытая дверь. Ее я должен взломать. Зачем? Не помню.

Боль из ушей, наконец, уходит, поле зрения расширяется, руки перестают противно дрожать, и я отчетливо вспоминаю все то, что хотел сделать. Удар левой ногой, еще один...

Распределительные щиты - с левой стороны. В сером железном шкафу, скорее всего, система блокировки. Но вначале - рубильники.

Я сую левую руку в карман, но тут же, споткнувшись обо что-то мягкое, едва не падаю.

Это труп мужчины. Поверх пиджака - белый халат, лицо искажено гримасой боли, ноги подогнуты.

Наклонившись, я беру мужчину за руку. Она холодна, как лед, но еще не закоченела. Жив? Схватив пострадавшего подмышки, я пытаюсь вытащить его в коридор, наступаю на полу собственной шинели и сам заваливаюсь на бок. На мою голову тотчас опускается тяжелая когтистая лапа.

- "Тригон" должен быть спасен! Должен быть спасен! - бормочу я непослушными губами, вскакиваю на ноги и перешагиваю через неестественно изогнутое тело. - "Тригон" должен быть спасен!

Руки сами делают то, что нужно. Вот они, три рубильника. Первый врублен, второй - врублен, третий - готов. Но это еще не все! Не все! Нужно замкнуть пакетный переключатель в операторской. Обязательно замкнуть пакетник, маленькую черную коробочку с белой и красной кнопками. Он где-то в операторской; кажется, справа... Сейчас, сейчас я его... И потом - прочь, прочь, прочь... "Тригон" почти спасен. А уже завтра отыщу главного энергетика, и мы с ним вместе перестроим систему блокировки.

Аккуратно перешагнув через неподвижное тело, я бегу в операторскую. В правой руке - снятый с предохранителя пистолет, левая - в кармане шинели. "Тригон" должен быть спасен! Остался пустячок - врубить пакетник.

Круто затормозив, я заскакиваю в предбанничек - точно такой же, как у Шепталова, в "Кокосе". Обе двери - в операторскую налево, в машзал направо - распахнуты настежь.

Сквозь стеклянную перегородку можно видеть и Петю, и страшную девятиглазую установку. Но я на них не смотрю.

"Тригон" должен быть спасен!

Никакого переключателя с белой и красной кнопками в операторской, естественно, нет. Да он мне теперь уже и не нужен.

Моя левая рука вытаскивает, наконец, из кармана гранату. Я срываю зубами кольцо и бросаю ее низом в правую дверь - словно шар в кегельбане. Правая рука успевает сделать за это время два выстрела по серо-голубым кубам "Мудрецов", и еще два - пока граната катится по полу. Две пули - в один серо-голубой куб, две - в другой.

Это все. В левую дверь меня вносит уже волна ужаса. Последнее, что я успеваю сделать, - два коротких шага и длинный прыжок. Лицо Пеночкина, бледное ненавистное лицо с застывшей на нем глупо-блаженной улыбкой стремительно приближается. Моя правая коленка больно ударяется о подлокотник кресла. Кажется, под двойным грузом наших тел у него ломаются ножки.