Полдень XXI век - Полдень XXI век 2003 №4

Но с этим-то извращенцем ладно. Главная беда — люди. Карл вспомнил все обидные клички, которыми их, пауков, наделили. Мизгирь, муховор, тенетник. А пословицы! «Лови паук мух, пока ноги не ощипали». Это надо же такое придумать! Ужас!

Так он сам себя распалял, пока дверца холодильника не открылась и вместе с яблоком и другими продуктами, приготовленными для передачи в больницу, Карл не выбрался из холодного чрева. Операция «Троянский конь» началась.

Вера Филипповна села в 31-й троллейбус, переехала Тучков мост, зажмурилась от яркого солнца, отражавшегося от адмиралтейской иглы, а когда открыла глаза, увидела свободное место, которое тут же и заняла. Троллейбус плавно покачивался, и Веру Филипповну разморило. Проснулась она от того, что чей-то настырный локоть тыкал её под бок. Троллейбус пересекал Съезжинскую. Вера Филипповна чуть подвинулась и посмотрела на пассажира справа. Сидящий у окна дядечка успокоил свой нервный локоть и срывающимся голосом произнес:

— Мамуля… хлеба корочки не найдется?

— Хлеба? — удивилась Вера Филипповна и внимательно оглядела соседа. На бомжа он вроде был не похож, на голодающего с Поволжья тоже. Костюмчик, правда, был на нем не ахти, потертый, можно сказать, костюмчик. И нос был подозрительно фиолетовый, но нынче в городе таких чернильных носов, считай, у каждого четвертого жителя.

— Хлеба, плавленого сырка, ватрушки, яблока, хоть чего. — В глазах соседа жила надежда и глубокая человеческая тоска.

«Язвенник, — подумала Вера Филипповна. — Обострение, а ничего под рукой нет. Надо выручать человека».

Она раскрыла пакет, покоящийся на ее коленях, и первое, что ухватил взгляд, было яблоко, соседкин гостинец.

«Ничего, Ваня переживет, а Калерии я говорить не стану. Передала и передала, спасибо ей за сочувствие».

Вера Филипповна протянула соседу яблоко. Тот, не поблагодарив ни словом, принял ее подарок и спросил, сглатывая слюну:

— Мать, а стакан есть?

— Нет, — ответила она простодушно.

— Хреново, мать, без стакана-то. Водка ж все-таки, не портвейн. А и пёс с ним, со стаканом!

Он достал откуда-то из-за пазухи маленькую палёной водки, пальцем сковырнул пробку и в какие-нибудь десять секунд высосал содержимое пузыря. Затем шумно перевел дух, потёр яблоко о потертый локоть и засунул целиком в рот. Вместе с Карлом и черенком. Операция «Троянский конь» провалилась, едва начавшись.

Негр был голый.

Негр был в красных штанах.

Негр был черный, лиловый, коричневый и блестящий.

Негр курил трубку.

Но звали его не Тибул. И трубки он, естественно, никакой не курил, в палате хоть трубку, хоть беломор — закуришь, так тебя сразу же из больницы пинком под зад и на улицу. Штаны, правда, были красные — красные тренировочные штаны с белым лампасом до самых штрипок. Так что голым негр был разве что выше пояса, между п о лами распахнутого халата и на малом участке тела от тапок и до концов штанин.

Сначала втащили койку. Долго не попадали в дверной проём, примерялись и так, и этак, затем, обливаясь похмельным потом, два хмурых санитара в халатах наконец догадались повернуть ее боком, после чего внесли. Следом за койкой и санитарами вошел негр.

— Муч а чос по несчастью? — обратился он к Ивану Васильевичу на чистом русском, когда они остались одни. — Интересное у вас заведение. На окнах решетки, на вахте сплошные мордовороты. Не больница, а одесский кичман.

— Да нет, ничего, не жалуемся. Кормят прилично, телевизор, библиотека…

— Библиотека? А насчет этого у вас как? — Негр звонко щелкнул блестящим ногтем себя по горлу. — Заначечная какая-нибудь имеется?

Иван вспомнил вчерашний спирт и утренний туман в голове.

— Ну, не знаю. Разве только с врачами договориться… — Он безнадежно развел руками. — А вы к нам сюда надолго?

— Надолго, ненадолго — посмотрим. Как вылечюсь от своей заразы, так и смоюсь отсюда к едрене-фене. Заначечной, значит, нету. Это плохо. Русского человека лечит только одно лекарство. — Негр поскреб щетину на подбородке. — А медсестры?

— Что медсестры? — не понял вопроса Иван Васильевич.

— Слушай! — Негр рассмеялся весело, обнажая кривоватые зубы. — Ну хорошо, ты не пьешь, это еще понятно. Печень там, селезёнка. Но когда мужику пошла такая холява… Один в палате, жена далеко, на работу ходить не надо — сплошная свобода действий.

— А-а-а, так вы в этом плане? — смутился Иван Васильевич.

— В этом, в каком же еще! Телевизор я и дома смотреть могу.

— Тэк-с, уже познакомились. — Из-за двери появились главврач и Семенов Семен Семенович, завотделением. — Чувырлов… э-э-э…

— Альберт Евгеньевич, — подсказал главврачу Семенов.

— Можно Алик, — осклабился негр, протягивая главному руку.

Тот, не замечая руки, медленно прошел в глубь палаты, остановился у зарешеченного окна, глядящего на больничный двор, повернулся и внимательно посмотрел на новенького.

— Сегодня, Альберт Евгеньевич, отдыхайте, на сегодня у нас с вами никаких процедур. Иван Васильевич вам объяснит что к чему — где душ, где столовая, где кабинеты. Он у нас почти старожил, три недели уже как мучается… Мучаетесь, Иван Васильевич, мучаетесь, — ответил он на смущенный Ванечкин взгляд, — кому ж не хочется из больничных стен. Я бы тоже мучался, был бы на вашем месте. Сейчас придет сестра-хозяйка с бельем, — он уже снова обращался к Ванечкиному соседу, — койку вам застелит, воду сменит в графине. Так что приобщайтесь к больничной жизни, втягивайтесь. Будут вопросы, спрашивайте у дежурной сестры или у Семена Семеновича.

Главврач кивнул на заведующего и важным, степенным шагом двинулся к выходу из палаты. Семен Семеныч задержался в дверях, зачем-то подмигнул новенькому и покинул палату тоже.

— Серьезный дядька, — новичок показал на дверь, — хотя, сразу видно, алкаш. Все медики алкаши, потому что работа такая, со спиртом связана. Тут не хочешь, а алкашем станешь. — Он радостно потёр руки. — Все медики алкаши, все медсестры — бляди. И надо этим умело пользоваться, извлекать, так сказать, моральную и материальную выгоду.

— Душ у нас в конце коридора, — вспомнил Иван Васильевич наказ главврача. — А столовая рядом с залом, где газеты и телевизор…

— Ты женатый? — перебил его негр Алик, развалившись на незастеленной койке и почесывая шоколадную грудь. Волосы на шоколадной груди были почему-то белёсые, должно быть выгорели на африканском солнце.

— Я? Нет, — ответил Иван Васильевич и тут же, спохватившись, поправился: — Сейчас нет.

— Ага. Значит, как и я, разведенный. А с бабами у тебя как?

— По-разному.

— А мне тут одна попалась. Лобок у нее, значит, бритый, а на лобке — просекаешь? — татуировка: «Оставь надежду всяк сюда входящий».