Георгий Мартынов - Гость из бездны

— Когда это должно случиться?

— Не могу ответить точно. С таким существом, как Волгин, мы встретились впервые. Я имею в виду его воскрешение. Судя по быстроте развития симптомов, ограничение подвижности должно возникнуть не позднее, чем через два месяца. Когда наступит полная неподвижность, я не знаю.

Мэри плакала, Люций сидел с застывшим лицом, на котором лихорадочно блестели глаза. Ио хмуро смотрел в пол.

Молчание нарушил один из двух врачей, присутствовавших при разговоре.

— Значит, по-вашему, ничего нельзя сделать. Даже если бросить все силы науки на борьбу с параличом?

— Вы не знаете его причин, как не знаем этого и мы, это не обычный паралич. Он вызван «Чёрным блеском» и особенностями организма Волгина. Я знаю уровень вашей медицинской науки. С любым видом паралича вы справились бы. Но не с этим. По-моему, ничего нельзя сделать. Потратить на работу десятки лет?… И, может быть, найти, а может, и нет… Но всё это время Волгин будет парализован. Я понимаю, о чём вы думаете, — прибавил Иэйа, — о том, что вы работаете быстрее нас. Учтите, вам надо перегнать медицину Фаэтона, потому что мы не можем его спасти.

Волгин вернулся на Ривьеру, в дом Мунция. С ним были Мария, Владилен и Мэри.

Физически Волгин всё так же чувствовал себя прекрасно. Неуклонно прогрессирующий процесс, замеченный изощрённым глазом Иэйа, ещё ничем не проявлял себя. Одна только Мэри знала, что каждый день неумолимо приближает развязку Остальные не были посвящены в тайну, которую пока скрывали от всей Земли, чтобы Волгин не мог как-нибудь случайно узнать о ней.

Он был весел, часами играл с маленьким Дмитрием, и его покинули все мрачные мысли о будущем.

Он привязался к своему тёзке, и тот платил ему такой же привязанностью. Двухлетний ребёнок уже свободно владел речью, его начали обучать чтению, письму, арифметике. И Волгин мог непосредственно наблюдать, с какой лёгкостью и быстротой современные дети постигали всё то, что дети его времени узнавали в первых классах школы к восьми — девяти годам. Становилось понятным, как удавалось за пятилетний курс комбината подготовить всесторонне образованного человека, пригодного к любой деятельности, не требовавшей специальных знаний. С точки зрения Волгина, маленький Дмитрий был вундеркиндом, его ум и сообразительность были развиты «не по возрасту». Но Волгин понимал, что его тёзка ничем не выделяется среди других, что это норма для всех детей эпохи. Во всех отношениях это был самый обыкновенный ребёнок.

Дмитрия всё ещё держали дома из-за Волгина. Обычно дети его возраста ежедневно посещали дошкольные площадки, одна из которых находилась совсем близко от дома Мунция. Но Эра и Мэри видели, что старший Дмитрий не хочет расставаться с младшим, и решили, что не произойдёт ничего страшного, если ребёнок познакомится со своими сверстниками чуть позже.

Волгин снова вернулся к мысли совершить, наконец, поездку по Земле, которая откладывалась уже столько раз, и с увлечением разрабатывал маршрут.

— А меня ты возьмёшь с собой? — спрашивал малыш.

Волгин вопросительно смотрел на Мэри, которая, едва сдерживая слёзы, утвердительно кивала головой. Она хорошо знала, что все эти планы несбыточны, что Волгина нельзя никуда отпускать. Если он будет настаивать на отъезде, придётся искать предлог, чтобы задержать его. Дом Мунция должен был стать последним местом пребывания Волгина на Земле. Отсюда он вернётся в павильон острова Кипр, или… но даже про себя Мэри не решалась докончить фразу.

Она жила в напряжённом состоянии постоянного ожидания. Каждое утро при встрече с Волгиным она боялась заметить признаки, о которых говорил Иэйа. Но дни шли, а грозные симптомы не обнаруживались.

Мэри знала, что фаэтонский учёный не мог ошибиться.

И те, кто был посвящён в тайну, тоже не сомневались в правильности диагноза.

Однако в Совете науки шли горячие споры.

Мысль, что можно попытаться найти средство излечения в процессе самой болезни, сразу была отвергнута. Против неё категорически выступал Люций. Он заявил, что считает совершенно невозможным подвергать Волгина такому жестокому испытанию. И, за исключением немногих, все согласились с ним.

Члены Совета науки должны были решить — говорить Волгину о грозящей ему участи или скрыть от него правду, предоставить ему самому решить свою судьбу или распорядиться ею без его ведома. А если не говорить, то допустить ли наступление паралича или, как советовал Иэйа, предотвратить его наступление «естественной» и лёгкой смертью. Вопрос стоял в чисто психологическом плане.

Как все цивилизованное человечество прошлого, люди Новой эры отрицательно относились к праву человека на самоубийство. Подобный акт личной воли рассматривался как малодушие или расстройство психики. Моральный кодекс эпохи допускал, как единственное средство, метод убеждения. Но если человек твёрдо решал уйти из жизни, ему не препятствовали силой.

С другой стороны, врачи были обязаны делать всё, чтобы сохранить жизнь. Когда же спасти её было нельзя, допускалось избавление человека от страданий решением консилиума. Правда, такие случаи встречались крайне редко.

В «деле» Волгина учёные встретились с необычным положением. Человек в настоящее время совершенно здоров и не помышляет о смерти. Грозящая ему опасность — единственная в своём роде и не угрожает больше никому. Да и сам он на особом положении.

Естественно, что решающее слово принадлежало Люцию. Остальные высказывали только своё мнение.

А Люций…

Даже здоровья человека Новой эры не хватило, чтобы безболезненно перенести такое страшное потрясение. За короткое время Люций постарел на несколько десятков лет. В волосах появилась седина, лицо, всегда напоминавшее Волгину классическую статую, покрылось морщинами. Он выглядел ровесником своего отца — Мунция.

Вся эта дискуссия терзала сердце Люция нестерпимой мукой. Он знал, не сомневался ни одной минуты, что Волгина ожидает смерть в любом случае: дадут ли ему решать свою судьбу самому или решат за него. Памятные слова Волгина, сказанные в ответ на поздравление Ио, продолжали звучать в ушах Люция, тот тон, которым это было сказано, не оставлял надежды. «Не с чем», — ответил Волгин. Люций понял тогда, что Ксения была права.

Кто знает, может быть, случайная смерть — благодеяние для Дмитрия Волгина!

Люций жестоко раскаивался в том, что воскресил Волгина. Нарушение законов природы не проходит так легко, как он думал. Мунций был прав, когда говорил, что человек, воскрешённый против воли, будет глубоко несчастен. Почему же он, Люций, не прислушался к этим словам человека с богатым жизненным опытом, знанием людей былого времени? Зачем позволил себе увлечься «великим опытом», который теперь казался ему преступлением? Как можно было забыть, что решалась судьба человека, а не животного…