Вильям Александров - Планета МИФ

— Что скажешь, Джура?

— Дедушка просил позвать, — проговорил мальчик, не отрываясь от картины.

— Передай дедушке большое спасибо, Джура, но я кушать не хочу. Устал очень. Я лягу лучше…

— Не кушать, — сказал Джура.

— Что-то случилось?

— Не случилось. Просто поговорить хочет… Очень хочет поговорить один человек…

— Ну, брат, какие-то загадки ты мне задаешь… Ладно, погоди немного, я сейчас соберусь.

Он промыл кисти, сложил краски, оттер руки. Подошел к картине, чтобы убрать ее, и только тут Джура сказал, показывая на полотно:

— Она поговорить хочет.

Она сидела в углу комнаты, в доме Курбана. Сидела как-то сжавшись, втянув голову в плечи, подняв воротник своей куртки. Впечатление было такое, что ее колотит озноб и она старается унять его.

Берестов подошел к ней, взял ее руку и действительно почувствовал, как мелко вздрагивают ее пальцы.

— Что с вами, Галя! Что-то случилось?

Она подняла на него глаза, они были какие-то затравленные, измученные.

— Я хотела поговорить с вами, — сказала ома тихо, — простите, что потревожила вас.

— Очень хорошо, что потревожили, — сказал Берестов. — Я извелся там, ожидая вас. Чувствовал — что-то неладно…

Она смотрела на него, и вдруг глаза ее стали быстро наполняться слезами. Она в досаде тряхнула головой, но слезы потекли по щекам, она со злостью смахнула их рукавом.

— Давайте выйдем, — попросила она.

— Да, да, пойдемте…

Они вышли наружу и медленно пошли по тропе. Берестов чувствовал: ей трудно начать, и он молчал, только снова взял ее руку.

— Вы оказались правы, — наконец проговорила ока. — Он повел себя как последний подонок… — она опять замолкла, и он почувствовал, как похолодела ее рука.

Они прошли еще вверх по тропе.

— Сначала он стал требовать, чтобы я перестала ходить к вам по вечерам. Когда я сказала ему, что это не его дело, он услал меня в соседнюю партию, якобы по делу. А вчера… — Она задохнулась. — Я приехала и узнала, что готовится взрыв. Я сказала ему, что иду к вам, предупредить, а он запер меня в кладовой с решетками на окнах…

— Идиот! — ругнулся Берестов.

— Погодите, это еще не все… Ночью он ворвался пьяный, стал требовать, чтобы я вышла за него замуж. Я погнала его. Тогда он… Уж не знаю, что было б, я шведским ключом его… Благо, люди услышали, выволокли его… А сегодня утром он пришел трезвый, с перевязанной головой, и сказал мне совершенно спокойно и убежденно, что без меня все равно жить не будет, поэтому я должна выбрать: либо выйти за него, либо он убьёт вас и себя.

— Болтовня пьяного идиота…

— Не говорите… Во-первых, он был абсолютно трезв… А во-вторых… Я поняла, что он на все способен… Я хотела попросить вас — уходите лучше отсюда, я боюсь за вас…

Она остановилась и подняла к Берестову измученное лицо. В ее глазах был страх.

— Я очень боюсь за вас…

Он долго вглядывался в ее глаза, потом улыбнулся успокаивающе, провел ладонью по ее лицу, словно снимая с него все темное.

— Знаете, позавчера, когда вы не пришли, я решил уходить… Но сейчас я ни за что не уйду… Ни, за что!..

— Я боюсь за вас… — повторила она снова, и в голосе ее прозвучало столько тоски, что у Берестова сжалось сердце.

— Не бойтесь… Уверяю вас, ничего он не сделает… Не совсем же он сумасшедший…

— Не знаю… То, что я видела вчера… Это было так страшно…

— Знаете что, давайте уедем вместе. Одну я вас тут не оставлю.

— Нет. Это невозможно… — Она медленно покачала головой. — Это лишь укрепит его подозрения, он решит, что я удрала с вами, и действительно натворит что-то…

Берестов долго молчал.

— Скажите, Галя, он и в самом деле любит вас?

— Не знаю… Иногда мне кажется, что это просто психоз самодура, который привык иметь все, что захочет, а тут — осечка. И он готов пойти на все, даже на преступление.

— А может, вы ошибаетесь… Вы же сами говорили, что где-то глубоко в кем запрятано человеческое…

— Может быть… Может, это и в самом деле любовь, если только любовь может быть такой уродливой и страшной.

— Все может быть… — Берестов задумался. — Знаете что, поговорю-ка я с ним сам…

— Ради бога! — она схватила Берестова за руки. — Умоляю вас, не делайте этого. Он сейчас не в себе… Подождите… Может, он остынет, одумается. Надеюсь, все-таки хватит у него ума…

— Ладно… — вздохнул Берестов. — Подожду. Только что же нам делать? Ехать со мной бы не хотите, оставить вас одну я не могу…

— Ничего не надо… Если я буду там, если мы с вами какое-то время не будем видеться, он успокоится, я знаю. А потом… Потом я сама с ним поговорю… Меня он послушает…

— Хорошо, — согласился Берестов. — Но вообще-то говоря, по всем правилам полагалось бы вашего начальника взять под стражу и отправить куда следует.

— Нет, нет… Не надо… Я прошу вас — никому ни слова, вы обещаете?

— Обещаю, — мрачно сказал Берестов.

— Спасибо! Я вам очень верю…

— Чем это я заслужил ваше доверие?

— Наверное, тем, что вы хотите написать. Я говорю не о себе, я понимаю, что я для вас только модель. Я говорю о том, что вы хотите сказать своей картиной…

— Ну что ж, спасибо на добром слове… Но мало ХОТЕТЬ сказать, надо суметь сказать. А это не всегда получается…

— Я уверена, у вас получится… Должно получиться… Я понимаю, вся эта нелепая история вам ни к чему, она вас, наверно, выбила из колеи, хотя вы тут абсолютно не при чём…

— Бы в этом убеждены? — перебил Берестов.

Она запнулась, прикусила губу.

— Мне казалось… — проговорила она неуверенно.

— Мне тоже казалось, — сказал Берестов. — А сейчас я начинаю думать, что не так уж он не прав, хотя и понимает все это по-своему — предельно грубо, примитивно…

Он сорвал с куста сухую ветку, сломал ее в пальцах.

— Мне надо закончить картину, — сказал он. — Потом я уеду.

— Да, да, картину, это главное, — она ухватилась за эту мысль. — Я очень хочу помочь вам… Когда мне прийти?

— Когда сможете. Когда все успокоится. Я буду ждать… Только не делайте глупостей, не рискуйте. Если увидите, что нельзя, пришлите записку с Джурой… Ладно? А теперь — надо идти, уже поздно. Я вас провожу…

— Нет, нет, не надо. Я вас очень прошу. — Она умоляюще притронулась к его плечу. — Возвращайтесь к себе. Мне так будет спокойнее… Прошу вас…

Он не стал заходить к Курбану. Вернулся к себе, посидел еще немного у костра. Он представил себе, как она вернулась в поселок, подошла к своей комнате и вдруг чёрная тень загородила ей дорогу… Чёрная тень с широкими круглыми боксерскими плечами, и руки — здоровенные, огромные чёрные руки — протянулись к ней. А лица не видно — видна только чёрная тень вместо лица… И настолько явственно увиделось все это, что Берестов почувствовал, как мгновенно пересохло во рту и сердце стало проваливаться куда-то.