Вильям Александров - Планета МИФ

Они шли, молчаливо оглядываясь по сторонам, высматривая знакомые лица, а над ними, над посадочным полем, над самолетами, над просыпающимся миллионным городом занимался рассвет очередного дня последней трети двадцатого века.

И тут мальчик указал на большой продолговатый стеклянный ящик, который несли двое мужчин. Один, тот, что шёл впереди, был в форме морского летчика, второй, который придерживал ящик сзади, был одет в обыкновенный дорожный костюм, но на голове у него тоже была чёрная фуражка с белым верхом.

Они двигались медленно, стараясь идти в ногу, так, чтобы удобней было нести ящик. Он был довольно длинный, примерно метр с четвертью или даже около полутора метров, и в нем, во всю его длину, помещался макет странного летательного корабля с небольшими, едва выступающими по бортам крыльями и узким, вытянутым в длину, сигарообразным туловищем.

— «Альфа Центавра», — произнес мальчик.

— Как? Как ты сказал? — резко обернулся мужчина.

— «Альфа Центавра». Корабль так называется. На борту написано.

Мужчина стал оглядываться, но моряки уже успели пройти вперед, ящик вышел из полосы света, и в предрассветном сумраке был виден теперь лишь заостренный силуэт корабля — разглядеть на нем ничего уже было невозможно.

Еще некоторое время мужчина смотрел вслед морякам, в руках которых покачивался, тускло поблескивая, стеклянный ящик. Потом мужчина опять стал смотреть в сторону летного поля, откуда все шли и шли пассажиры, Взгляд его скользил по их лицам, но чувствовалось — он видит сейчас нечто совсем иное, где-то там, в себе.

Потом они с мальчиком встретили женщину, красивую статную женщину средних лет, целовали ее с двух сторон, и она, смеясь, целовала их по очереди. Они втроем пошли к выходу из аэропорта, мужчина усаживал их в машину, затем он сел рядом с шофёром, и они поехали по предрассветному городу, который еще только зажигал первые огни в окнах.

Женщина что-то оживленно рассказывала, мальчик радостно слушал ее, прижавшись плечом, мужчина тоже слушал, обернувшись вполоборота, вставляя иногда два-три коротких слова. Но по всему было видно, что в мыслях он далеко отсюда. И сквозь дымок сигареты, сквозь слегка изогнутое, чуть отливающее радугой лобовое стекло он по-прежнему видел что-то свое, очень далекое, расплывающееся в предрассветной мгле, но встающее, по-видимому, перед ним все более настойчиво, по мере того как он, хмурясь, вглядывался в него.

Он привез женщину и мальчика домой и, пока они распаковывали вещи, слонялся по комнатам, не находя себе места, потом заперся у себя в комнате и стал выгребать бумаги со дна нижнего ящика своего стола. Он долго рылся, разбросал все, нервничал, потом нашел какую-то старую пачку конвертов, перевязанную шпагатом, разыскал в ней старое фото девушки, стоящей возле дерева, опершись на него рукой, и застенчиво улыбающейся. Фотокарточка была совсем старая, выцветшая, да и делал ее, видимо, любитель: белая блузка девушки слилась с фоном, и поэтому лицо ее как бы висело в воздухе, юное, слегка растерянное, с приоткрытым ртом и большущими сияющими глазами.

Он долго смотрел на фотографию, ходил по комнате, курил. Его звали обедать, но он сказал, что очень срочная работа, попросил извинить, и опять глядел на фотографию, перебирал конверты, старые письма. Потом сел за стол и стал писать, быстро, пойти лихорадочно, не задумываясь, не перечитывая, как будто слова сами всплывали одно за другим в его душе.

Когда я впервые заметил ее? Пожалуй, в тот самый день, когда нас — все седьмые классы — повели в обсерваторию.

Притихшие, настороженные, стояли мы полукольцом возле главного телескопа, направленного через разрез купола в ночное небо. Что-то огромное и таинственное должно было открыться сейчас перед нами, и мы чувствовали, как холод вечности вползает в наши замирающие сердца…

Нам казалось, что мы увидим нечто совсем изумительное. Какие-то особые миры, другую жизнь, не видимую простым глазом, знаменитые каналы на Марсе и, может быть, даже марсиан, плывущих по этим каналам… Но все было тихо, спокойно. Никаких марсиан, никаких каналов, такие же звезды, только они стали почему-то еще меньше. Какие-то острые, колючие, как иглы, они вызывали непонятную тревогу и некоторое разочарование…

— А почему они не увеличиваются? — спросил чей-то писклявый голос.

— Дура, — негромко сказал Виктор, мой закадычный друг, — угол практически равен нулю, какое тут может быть увеличение!

— Правильно. Звезды удалены от нас настолько, что оптический угол равен нулю, поэтому увеличения быть не может, — подтвердил сопровождавший вас молодой ассистент. И тут же добавил: — Вот только первое слово было абсолютно лишним.

Мы все с благоговением смотрели на Виктора — он считался самым умным парнем нашей школы, и я очень гордился дружбой с ним. А первое слово… Ну, то ли еще бывает!

— А кто скажет, как называется вот это созвездие? — ассистент протянул длинную, словно кий, указку в сторону карты звездного неба. Но все молчали. Виктор тоже. Ассистент подождал немного, затем сказал, чуть улыбнувшись:

— Это созвездие Центавра. А вон там, слева, видите, звездочка такая, не очень яркая. Да и в телескоп ничего особенного в ней не увидите.

Мы стали смотреть по очереди на карту южного полушария, и действительно, ничего особенного — такая же, как и все остальные, звездочка, крошечная, да и послабее светит. Так себе, в общем, звездочка.

— Поглядели? Ну, хорошо. А теперь кто скажет, чем она примечательна, эта звездочка, которую называют Альфа Центавра?

— Это самая близкая к земле звезда, — сказал Виктор.

И вот тогда-то я увидел ее глаза! Она смотрела на Виктора, потом долго смотрела на эту звезду.

Обыкновенная белесая девчонка, каких миллион в нашей школе, на которых я, а тем более Виктор, и внимания никогда не обращал. Но я на всю жизнь запомнил, как она смотрела тогда, сколько мечты и восторга было в ее взгляде и еще чего-то, непостижимого для меня тогда и очень понятного теперь, по прошествии стольких лет… Она словно клятву какую-то давала себе самой или этой звезде, а потом она опять посмотрела на Витьку, и я позавидовал ему всем сердцем… Только он, по-моему, и тогда ничего не заметил. Он был выше всего этого; С тех пор и пошло.

Витька дружил с самыми красивыми девчонками нашей школы, он появлялся на вечерах то с одной, то с другой, ему писали записки, целые письма, даже стихи…

А где-то в стороне, молчаливая, незаметная, глядела на него исподлобья белесая девчонка из седьмого «Б». Она ни разу не подошла к нему, не заговорила, даже не попыталась обратить на себя внимание. Она только глядела на него из какого-нибудь дальнего угла и еще вот так же глядела на звездное небо, когда мы приходили в обсерваторию.