Михаил Белозеров - Собиратель древностей

Обычно он приносил одну или пару. Не торгуясь сбывал, кривя рот в презрительной ухмылке. Небрежно засовывал деньги в карман куртки и уходил вприпрыжку.

Куртка на нем старая, джинсовая, неопределенного цвета. Штаны, которые трудно назвать штанами, в прорехе которых светится задница. Кроссовки просят каши. Неизменно остается лишь красная бейсболка с надписью 'Адидас'.

Никто не знал, откуда он приходит. Его пытались выследить. Гимона Джофер и два его трехпалых молодца. Но он обвел их вокруг пальца где-то в районе Рузвельт Айленд. Они вернулись с таким видом, словно бегали к реке напиться — вдоль берега ключи бьют.

Гимон Джофер подошел как бы ненароком и сказал:

— Слушай, Гилл…* (*слуга).

Он специально коверкает мое имя, чтобы унизить. Мы переселенцы первой волны. Мое настоящее имя Гиви. Я грузин в третьем поколении. Грузия — это где-то далеко в России. Я там никогда не был.

Так вот он говорит:

— Ты с мальцом на короткой ноге?! Неправда ли?

— Ну… — отвечаю я, чтобы только что-то ответить, потому что он держит это место от Флорида авеню до Лероя и если он меня отсюда выпрет, мне не с руки переезжать в другой район, налаживать отношения с тамошной публикой. К тому же я живу рядом в скособоченной трехэтажке-развалюхе.

— Разузнай, бо, — просит Гимон Джофер. Иногда он называет людей 'бо'. — Откуда парень лом таскает.

Лом на жаргоне — это все, что имеет отношение к медалям.

У Гимона Джофера, как и у любого переселенца из Африки, глаза с темными прожилками, губы толстые, вывернутые, рот огромный — от уха до уха, а волосы, как пакля, спутанные, белые, на кончиках цветные. Аномалия. Впрочем, мы все сплошная аномалия — мутанты, одним словом. У меня самого глаз например: половина карего, а половина — бирюзовая цвета. Об ином и говорить не хочется.

— Попытаюсь, — ответил я.

— Ты не попытайся, бо — наставил он палец. — Узнай, а то знаешь, что будет?

— Хорошо, — я делаю вид, что испугался. — А что за это поимею?

— Я тебе пятипроцентную скидку сделаю — пожизненно.

И улыбается. У него приятная, открытая улыбка. Располагающая внешность. И вообще, он хороший парень.

Его трехпалые дружки игриво ржут.

— Больно она мне нужна, — отвечаю я, а сам слежу за его реакцией.

Двадцать пять копеек меня в жизни не устроит ни при каких обстоятельствах. Пусть он их себе заткнет в задницу. Но о заднице я, конечно, молчу. Гимона Джофер имеет с фалеристики-стрит куска два в неделю. Плохо быть жадным.

С минуту он смотрит на меня, размышляя. Дружки за его спиной ухмыляются, предвкушая, с каким удовольствием зашвырнут мой товар в ближайшие кусты.

— Слушай, мудак, — спускает пары Гимона Джофер. — Ты не так прост, как я погляжу. Но я согласен: бизнес есть бизнес. Бизнес — это святое. Без справедливого бизнеса все встанет — прогресс и жизнь. Можешь торговать бесплатно хоть каждый воскресный день.

— Соглашайся, — вторят его трехпалые шестерки, — хорошие бабки.

— Не пойдет, — отвечаю я. — Мальчишка попахивает миллионом.

Гимона Джофер забывает закрыть рот. Новость ему не нравится. Он кривится, соображая, как правильно поступить. К тому же вокруг слишком много ушей. Потом он вдруг находит решение. Оно написано у него на лбу: старик выследит мальчишку, мальчишку под задницу, старика — в воду.

— Получишь ты свой кусок, бо… — шипит он. — Тысячу…

— Пять… — говорю я. — Пять! И ни рублем меньше.

— Хорошо, бо… — неожиданно легко соглашается он. — После первой же сделки.

Он имеет ввиду богатеньких клиентов, которых ностальгия замучила по прошлому. Мы коллекционеры — народ сумасшедший: из-за какой-нибудь вьетнамской медали за ранение готовы тащиться на край вселенной. А здесь мальчишка приносит горстями. Есть отчего сойти с ума.

— Нет, — возражаю я. — Ты мне платишь, я тебе говорю координаты. И два куска вперед.

— Зайдешь в контору, бо, я дам деньги, — шипит он, как газовая горелка.

Из-за двух кусков — и рискнуть! Зато куш какой! Гимона Джофер отползает, полный сомнений и подозрительности. Следом за ним плетутся разочарованные дружки.

Ветер гонит листву, и она, перелетев через скособоченную парапет набережной, некоторое время кружится по-над берегом и ложится на свинцовую воду Потомака маленькой флотилией, чтобы отправиться в неизведанное плавание.

Сесть бы на один кораблик. Я слежу, как листья растворяются вдали. В реке отражаются голые деревья и черные заросшие берега.

Если на Гимона Джофера есть управа, то от ноябрьского ветра спастись невозможно. Он выдувает последние остатки тепла, и я поплотнее запахиваю пальто и глубже натягиваю кепку. Но это мало помогает. В воздухе кружатся первые белые мухи, не успев долететь до земли, безмолвно тают — еще всего лишь одна форма смерти.

— Сбегаю кофе выпью, — говорю я соседу.

— Пирог с клубникой принеси, — просит Петр Петрович.

Это шутка. Клубники давно нет. Не в смысле сезона, а в смысле вымирания. Клубника на вес золота, потому что растет далеко на юге, чуть ли не на экваторе, и ее привозят дикие перекупщики всего лишь месяц в году. Стоит она по двадцать рублей за килограмм. Говорят, что этой самой клубники когда-то было завались. Но времена, как и климат, давно изменились.

У Петра Петровича две головы. Одна нормальная. Другая поменьше — Чобра. Чобра выглядит лет на десять моложе, почти юношей. Разговаривает Чобра крайне редко, потому что флегматичен и чаще всего спит, свесившись набок. Петр Петрович достает грязный платок и вытирает Чобре слюнявый рот.

— Холодно… — вдруг заявляет Чобра. — Есть хочу!

— Потерпишь! — сварливо возражает Петр Петрович. — Невелика птица.

Он относится к нему, как к младшему брату. У него даже есть шутка:

— Чобра родился на минуту позже, поэтому не вырос.

Но ссорятся они редко. Петр Петрович поправляет на нем вязаную шапку и шарф. Ему, вернее, им (не знаю как точно сказать) торчать здесь еще и торчать. Товар привозят внуки на тележке. А забирают вечером, когда Петр Петрович вместе с Чоброй окончательно промерзают. Здесь много русских. Поговаривают, что давным-давно, лет семьсот назад, они вместе с Китаем выиграли третью мировую. Но лично я этому не верю. Впрочем, какая разница — теперь в мире некому воевать.

Кафе шестирукого Джима Макферсона по другую сторону холма с видом на гавань. Сам Джим из Норвегии. Это на севере Европы у черта на куличках. Говорят, там вечные снега. Два года назад Джим нанял бригаду и очистил заводь от хлама. Теперь в ней плавают утки и гуси перед отлетом в Мексику. По пути забегаю к Гимону Джоферу и получаю свои кровные.

— Джим, — говорю я, — а как насчет настоящего? — и стучу по кофейной чашке.