Владимир Контровский - Трудно быть богом обитаемого острова

Староимперцы ничего не смогут сделать: флота у них нет, на северной границе идут бои с хонтийцами и отрядами пандейских амазонок, с юга приливной волной накатываются варвары, в стране беспорядки, и даже Легион, щит и меч Неизвестных Отцов (которых уже нет), раздёрган на части сумятицей гражданской войны. А если десант и встретят редкие танковые патрули — разве они остановят огненный вал возмездия? Правда, новые правители старой империи в отчаянии могут ударить по флоту вторжения атомными баллистическими снарядами, но вряд ли этих снарядов у них много, а флот островитян растянется вдоль всего побережья — попробуй, накрой. Да и группа флотов «С» не будет изображать собой учебную мишень — с первой волной десанта пойдут плавающие танки, вонзятся стальными зубами в материковую плоть, а с подводных авиаматок поднимутся летающие платформы, способные залить жидким огнём любой квадрат в сотнях миль от береговой черты. И ужас, смертный ужас, верный помощник посланцев Великого Кракена, погонит уцелевших обитателей материка прочь, подальше от беспощадных Детей Моря, которые не берут пленных (а если берут, то только лишь для того, что принести их в жертву Владыке Глубин) и не оставляют в живых никого — ни женщин, ни детей.

Адмирал ещё раз оглядел море, небо и корабли — всё идет по плану, армада движется к цели с размеренностью хорошо отлаженной машины. Думали ли капитаны каравелл, пять веков назад приплывшие к Благословенным Островам и с презрением глядевшие на голых наивных дикарей, встретивших пришельцев цветами и сочными плодами, что придёт время, когда несметный флот островитян, гружёный уже не цветами и пряностями, а совершенным смертоносным оружием, тем же маршрутом двинется в обратный путь — к материку? Время повернулось вспять — пришёл час возмездия.

Хоронити снял фуражку, подставляя океанскому ветру чёрные с обильной проседью волосы. Адмирал пил ветер — дыхание Владыки Глубин вселяет мужество в сердца айкров и делает эти сердца тверже камня. И очень скоро твёрдость сердца понадобится каждому из тысяч воинов, топчущих палубы «морских змеев». Дети Моря готовы не только убивать, но и умирать, и поэтому они непобедимы — непобедимы, несмотря ни на какие ухищрения выродившихся обитателей Старых Стран.

Адмирал слегка кивнул флаг-командору. Офицер понял: он почтительно поклонился и подобрался, как и подобает тому, кто хотя бы временно, на пятнадцать минут, принимает командование ударным флотом, красой и гордостью Островной Империи.

— Повиновение Великому Кракену! — заученно произнёс флаг-командор, сузив глаза и вскидывая жёсткую ладонь к козырьку.

— Во славу его, — с допустимой высшему чину небрежностью проскрежетал адмирал, делая шаг к вертикальному трапу, ведущему с мостика в утробу флагманской субмарины.

Узкий коридор упёрся в дверь адмиральской каюты — в единственную дверь на лодке, покрытую поверх металла драгоценным розовым деревом. У дверей каюты безмолвными и бесстрастными статуями замерли двое рослых десантников в кепи и серых комбинезонах. На борту своего флагманского корабля командующему группой флотов «С» не грозит никто и ничто, но стражи адмирала, потомка древних вождей, карающей длани Великого Кракена, Императора Тысячи Островов, потомка Владыки Глубин, ритуально стоят на посту, положив руки на короткоствольные абордажные автоматы. «И таких воинов у меня сотни тысяч, — подумал Хоронити, переступая комингс и закрывая за собой дверь. — Время долгожданной мести — сладкое время…».

Освещённая подволочными и переборочными светильниками каюта была невелика и отличалась утилитарностью: рабочий стол, простое строгое ложе, несколько кресел — любой воин-айкр и даже вождь презирает роскошь, погубившую Старые Страны. Но вот пышный ковёр на палубе, в котором ноги тонут по щиколотку, и низенький деревянный столик для курильниц — это уже не роскошь, а необходимый атрибут церемонии обострения сознания.

Адмирал рассеянно скользнул взглядом по переборкам каюты и задержался на своей рентгенограмме — на белом черепе на чёрном фоне. Все офицеры флота Островной Империи делали такие рентгенограммы, и это было не столько данью видоизменившейся старинной традиции — сотни лет назад воины-островитяне украшали свои щиты отпечатками своих лиц, покрытых боевой раскраской, — сколько мерой разумной предосторожности. Бывали случаи, когда «белые змеи» гибли у берегов материка, а потом вдруг появлялись на островах «чудом уцелевшие». А на поверку выходило, что это замаскированные враги, охотящиеся за тайнами Империи. Копии рентгенограмм хранились в архивах службы безопасности, и шпионы с материка не успевали причинить вред — их разоблачали и отправляли прямиком на вершину пирамиды в столице, на жертвенный алтарь, под огненный взгляд Ока Владыки Глубин.

Кроме жутковатого черепа (который, впрочем, нисколько не смущал островитянина) на переборках не было никаких других картин — ни портретов, ни пейзажей. Морские карты и штабные документы хранились в сейфе, встроенном в стол, а всё прочее не нужно воину-айкру, ибо размягчает его сердце. И только в изголовье ложа, у маленькой плоской подушки, пристроилась цветная фотография госпожи Ики — супруги господина Сугги. Фото госпожи Ики было развернуто так, чтобы отходящий ко сну адмирал мог, не поворачивая головы и не меняя позы отдыха, увидеть чуть раскосые глаза своей любимой жены, преданно взирающей на своего мужа и повелителя. Это единственный штрих женской ласки, дозволенный на борту боевой субмарины — во плоти здесь нет места ни жёнам, ни айшам. Потом, после того, как десант высадится на берег, воины притащат из горящих руин захваченного города пару-тройку дрожащих от страха пленниц, молоденьких и ещё не тронутых. Адмирал снизойдёт до них по праву победителя, но затем использованных девушек выбросят за борт, на поживу хищным рыбам-мутантам, привыкшим к человеческому мясу, — таков обычай. Ибо страшен будет гнев Владыки Глубин, если семя айкра прорастёт во чреве женщины с материка и породит проклятое потомство — девушки Старых Стран не могут быть не только жёнами, но даже айшами воинственных Детей Моря.

Был случай, когда командир «белой морской змеи» нарушил однажды этот закон — не поднялась рука убить семнадцатилетнюю красавицу, попавшую на его ложе. Она осталась жить, и жила ещё три дня и три ночи, пока помощник командира не известил о случившемся командование. И пленница умерла — точно так же, как умирали все другие пленницы, а капитан на глазах всего экипажа, стоя на верхнем мостике своей субмарины, перерезал себе горло кортиком, искупая свою вину. Этот случай, насколько было известно Хоронити, был единственным: многовековая ненависть, свившая гнездо в сердцах островитян, была сильнее любви мужчины к женщине.