Джо Холдеман - Миры обетованные

– По отношению ко многим – в высшей степени несправедливо, – сказала я.

– Ничего не имею против дилетантов, – скороговоркой объяснил Бенни. – Их увлечение – самолечение, и оно им обходится дешевле, чем лечение у психотерапевта. Но когда метры уверяют, что им известно, что собой представляет Человек и в каких отношениях он находится с Мирозданием, это не что иное, как обман, поденщина на потребу публике. Пропаганда ложных ценностей.

Дабы заткнуть ему рот, я наполнила его стакан вином.

– Даже если это и правда, какое отношение все это имеет к твоему рисованию? Оно имело бы отношение к твоей литературе, когда бы ты выпендривался, перегружая, к примеру, стихи аллитерациями, чтобы поднять их коммерческую или не знаю уж какую иную стоимость. Но ты вот здесь только что сам меня уверял, что не относишься к своим картинкам серьезно, – вполне логично развивала я мысль. – Здесь-то ты – дилетант!

– Именно так. Я рисую от скуки или чтобы расслабиться, и мне нет дела, что станет с моими картинками потом. Мне нравится дарить их друзьям, – сказал Бенни. – Мне приятно отдавать их прохожим за мизерную цену. Иногда хватает на ужин, иногда это – квартплата за пару дней. Галерея же собирается фактически оплачивать все мои счета, мою жизнь.

– Ну и что в этом плохого? – спросила я. – У тебя будет легкая жизнь!

– Ладно. Ты любишь давить на людей. Ты умеешь их дожимать. Почему бы тебе самой, однако, не одеться повульгарней и не присоединиться к тем дамам, что посиживают в баре в юбках с разрезами до пупа? Ночь в неделю – и ты вернешься в Ново-Йорк с суммой, в два раза превышающей ту, с которой ты ступила на Землю.

Я схватилась за край стола. Я набрала полные легкие воздуха.

– Но ты не продаешь свои ноги, – мягко сказал Бенни. – Ты даришь их друзьям. И тебе доставляет удовольствие, когда ты видишь, что друзья оценивают твои дары по достоинству.

Прежде чем я успела решить, не пора ли поставить наглеца на место – никакой другой аналогии, кроме секса, он, конечно, провести не мог, – я услышала, что в соседней с нами кабинке кто-то наливает пиво или вино, и оглянулась. Там сидел Хокинс. Я помахала ему рукой.

– Веди себя как ни в чем не бывало, – посоветовала я Аронсу. – Здесь сотрудник ФБР. Тот, о котором я тебе как-то говорила.

– Боже! – занервничал Аронс. – Есть в этом заведении служебный выход?

– Не будь идиотом, – зашипела я на Бенни.

– Никакого идиотизма, – обиделся Бенни. – Естественно прогрессирующая шизофрения. Ты что, на все сто процентов уверена в том, что за нами и здесь не приглядывают?

– Ты думаешь, у них на службе столько народу, что они к каждому столику каждой забегаловки готовы приставить по офицеру ФБР? – спросила я. – Но даже если и так. Что подозрительного в том, что Джефф по пути на занятия заглянул в кафе?

– А ему не покажется подозрительным, что мы тут сидим? – прошептал Аронс.

– Говори громко, четко. Нам с тобой не о чем шушукаться, – приказала я.

Он откашлялся.

– Но отчего у меня ощущение, что на моем горле затягивается петля? – спросил он.

– Нервы на взводе, – сказала я. – А теперь заткнись.

Прежде чем войти к нам в кабинку, Джефф сделал остановку у стойки бара, прихватил с собой вино. Несмотря на всю свою внешнюю, а может, и внутреннюю холодность, он держался с людьми неизменно вежливо, тактично. Вот и сейчас Джефф не изменил себе.

Я предложила Хокинсу стул, представила мужчин друг другу.

– Никогда прежде не встречался с поэтом, – сказал Хокинс. – Что вами опубликовано?

Он сразу взял верный тон, задал правильный вопрос. Обычно люди спрашивали: «Вами что-нибудь опубликовано?», и Бенни, когда бы он хотел уклониться от разговора, мог ответить: «Нет. Я пишу в стол. Просто мне нравится называть себя поэтом».

Бенни перечислил Джеффу названия своих книг.

– Последнее время я мало пишу. Какие-то строки приходят на ум, я их не записываю. И приходят другие.

Хокинс кивнул:

– Поэт. Пожалуй, я вам не завидую. Должно быть, ваш образ жизни сильно отличается от того, который ведут остальные.

– Он куда ближе к норме, к обыденности, чем ваш. По крайней мере, в том смысле, что поэтов не убивают на дежурстве, – ответил Бенни.

Хокинс улыбнулся:

– О, тут мы могли бы поспорить. Мне кажется, среди поэтов очень много тех, кто покончил жизнь самоубийством. Смертность высока, не так ли?

– Вы положили меня на обе лопатки, – сказал Бенни. – Туше. Да, если взглянуть с этой точки зрения, у нас немало общего. Издержки профессии.

– На самом же деле я нечасто попадаю в ситуации, когда мне угрожает опасность. Моя работа в основном заключается в ходьбе пешком и сидении за письменным столом над бумагами. Драки, угрозы… С этим мы сталкиваемся нередко, но все это не очень серьезно. За последние четыре года я был вынужден применить оружие лишь однажды.

– Ну и работенка, – протянула я. – Безопаснее, чем ездить в подземке.

– Вы стреляли в ответ? – спросил Бенни. Хокинс кивнул. – Убили? – Хокинс снова кивнул. – Не представляю, как бы я жил после этого, – сказал Бенни.

– Дело вовсе не в том, что вас обучили стрелять по убегающей мишени. Это чистый рефлекс, – сказал Хокинс. – И система подготовки офицеров ФБР тут ни при чем.

Над его бровью обозначилась морщинка. Джефф плеснул себе полстакана вина.

– Я вышел на один товарный склад, где делались большие дела, и следил за ним часами, имея, естественно, для этого все основания. В ту ночь на складе объявился вор. Двор был ярко освещен. Я стоял за горой пустой бутылочной тары, и вдруг рядом, в трех метрах от меня, возник человек. В руке он держал направленный на меня пистолет. Если б у него была секунда для того, чтобы прицелиться, он, без всякого сомнения, уложил бы меня наповал. Но вместо этого он принялся лихорадочно палить в мою сторону и сделал пять выстрелов, дважды ранив меня, прежде чем я успел вытащить оружие из кобуры и открыть огонь на поражение.

– А у вас-то было время прицелиться? – спросил Бенни.

– Мне-то зачем? С трех метров. Из табельного оружия.

– Ты был серьезно ранен, Джефф? – спросила я.!

– По мнению экспертов – да, – ответил Хокинс. – Ранения в грудь и в живот. Но я не потерял сознания до тех пор, пока не добрался до телефона и не позвонил в «Скорую помощь». По дороге в больницу у меня дважды останавливалось сердце. Но когда меня наконец довезли… короче, опасность миновала. Ты ведь знаешь, Марианна, какие наши врачи мастера вытаскивать нас из такого рода передряг.

– Знаю, они мастера, – сказала я, пытаясь угадать, что кроется за его беспристрастным тоном.

– Тогда-то я и решил заняться учебой и оставить «полевую» службу. С тех пор прошло четырнадцать месяцев, – сообщил нам Джефф.