Журнал «Если» - «Если», 2005 № 02

Время от времени, обычно ночью, поднимаемая лунным светом, вытянув перед собой руки, она неслышно уходила в дикие закоулки станового хребта. Возвращалась с корой черного дерева, тогда устраивали праздник. Мелко истолченную кору заворачивали в мягкий, но не рвущийся лист низенького кустарника и жевали медленно, передавая друг другу обслюнявленную жвачку.

Алди никак не мог понять, почему он еще не умер.

Обычно считается, что человек, попавший на Территории, живет не больше года, а он жил и жил. Медленно водил челюстями, поглаживал черный хрящ обгоревшего уха, пытался понять сосущую сердце тоску. Когда-то круглое лицо несколько деформировалось, он боялся смотреть в спокойную воду. Зато звезды над горизонтом покачивались, как проблесковые огни.

Он не торопился. Он пытался объяснить брату Зиберту, что звезды далеко, но вполне достижимы. Брат Зиберт не верил. Отчаявшись объяснить, Алди просто пожимал шестипалую конечность брата. Потом мычал от боли. Невозможность что-то объяснить часто вызывала у него такую вот сильную головную боль. При сильных приступах он падал на землю, судорожно обдирал сжимающимися кулаками холодную влажную траву. Извиваясь, ускользала рассерженная змея, больной горный суслик с высокого камня, трепеща, смотрел на дергающегося и стонущего человека.

"Не делай этого".

Но Алди полз к берегу.

Там, в камышах, в волшебном раскачивающемся разлете, серебрились тонкие, почти невидимые нити, как растяжки дымной палатки, будто построенной водяным пауком. Сквозь некую сумеречность Алди прозревал нежную грудь, нисколько не напоминавшую отвислые груди матери Лайне. Ну да, трещинка на обветренной верхней губе, зато голос красивый. Вспыхивали серебряные нити, мерцали нежные перемычки, слышался хрустальный звон. Мир плавился, утончался. Эоловой арфой вскрикивал ветер, солнечные лучи, разложенные на спектр, богато украшали озеро.

"Не делай этого".

Но сияние освещало тихие камыши.

Как сладкие стоны, разносились над заводями призрачные стрекозы. Трепеща, указывали на что-то. Утопленники, правда, проплывали южнее, потому что высокий мыс разворачивал неторопливое течение. Но даже если утопленники покачивались в метре от волшебного ложа, это никому не мешало. Алди пускал сладкую слюну. Сердце громко стучало. Фиолетовые руки по эмалевой стене. Русалка Иоланда отрыгивала вкусную зелень. Ну да, трещинка на обветренной губе. Она себе платье скроила из теней. Тихонько смеясь, Иоланда, как насекомое, отставляла одну тонкую ногу, потом другую. Она потирала шершавыми лапками, поводила зеленым плечом, смеялась.

Приятно шуршал хитин.

"Не делай этого".

Станции находились при Языках.

Сотрудников Управления можно встретить только на Станциях.

Алди знал, что искалеченному человеку места в Экополисе нет, но все равно хотел добраться до Языков. Брат Зиберт мечтал о выступлении на Большом Совете, а он о Языках. Зачем торопиться? — успокаивал его брат Зиберт. По пальцам шестипалого получалось, что времени у них много. А рано или поздно на Экополис обрушится волна остальных. Тогда тебе и стараться не надо, успокаивал брат Зиберт. Тебя просто выбросит на разоренные Нижние набережные. Даже если будешь упираться, все равно выбросит. Посмеиваясь, пуская слюну, брат Зиберт приводил свои пять доводов, и хитро прищуривался: в запасе у него есть еще один. Храпел во сне усталый отец Вонг, всхлипывал отец Олдис — не просыпаясь. В огромной спальной зале сопели, вздыхали, причмокивали многие люди. Шуршали циновки, сплетенные из камыша. Редко, теперь уже совсем редко, Алди представлял новенькую. Имя, правда, помнил. Гайя. Повторяя странное имя, прислушивался, как чавкает под лунной сумеречной паутиной, доедая утаенную пищу, брат Юлдис.

Есен-Гу. Экополис. Биобезопасность.

За знакомыми словами ничего не стояло. Вторгались в сознание пузыри ложной памяти. В каждой избушке свои погремушки. Алди терпеливо поглаживал страшные рубцы на лице. Остальные есть. Они существуют. Они выкормили меня. Они вывели меня из гиблых болот, сбили месяцами мучавшую температуру, не дали умереть от холеры на берегах заиленных рек. Их не интересуют звезды, зато они охотно обсуждают мнимую или действительную свежесть Языков.

Это главное: добраться до Языка, вкусить блаженства.

Язык вкусный, гильотина рубит его на части. Свежий Язык под ножом дергается, как живой. Проще рубить подсохший, некоторые даже любят подсохший, но живой, конечно, вкусней. И, наверное, полезней. Язык не должен стареть. Чем большую массу от него отторгнут, тем эффективнее он восстановится. Запущенный Язык горчит. Тучные сидельцы внимательно следят за тем, чтобы этого не происходило. Они никогда не удаляются от Языка. Если надо, их на руках переносят с места на место, лишь бы Язык не сох.

Чудовищная тьма.

Горы, массивы тьмы.

Ночь казалась особенно густой.

Так и хотелось поднырнуть под нее, хотя тьма, несомненно, сама по себе была хищником. С галактиками тоже так. И с близкими планетами так. Время и локальность живого кардинально отличаются от времени и распространенности неживого. Пылевые дьяволы — воронки, несущиеся по марсианской пустыне, изгибаясь, как в пляске, выбрасывая тучи пыли на высоту более десяти километров, ужасают и влекут. Сыпучие дюны Эллады, сглаженные пылевыми бурями, прячут тысячи тайн. Распадки, покрытые изморозью застывшей углекислоты, как червленым серебром, манящие тела бесформенных песчаных русалок. Создавать из неподобного подобное, пускать сладкую слюну. Добраться до области Хрис. К вулкану Арсия. Двигаться вдоль марсианского Языка, гарантирующего жизнь космонавтам. Все живое когда-то портится, выходит из строя, но Язык неуничтожим. Специально созданный для марсианских станций, он пока что вынужден обслуживать Территории.

Во тьме лицо сестры Байи белело, как влажный гриб.

"Я сосала соки".

"Это вкусно?"

"Соки сосала я".

"Ну да. Мы знаем. Что было потом?"

"Сосала я соки".

Темные мохнатые бабочки облепляли каждую лужу, в глухое ущелье врывались ветры. Обитатели каменного дома фильтровали воду, калили камни, удаляли омертвелые обрывки со звериных тушек, отжимали водоросли, чистили, выдирали.

На это уходило все время.

"Уйдем", — иногда предлагал Алди отцу Вонгу.

"Я совсем плохо вижу".

"Я буду вести тебя".

"А куда мы пойдем?"

"К ближайшему Языку".

"Это далеко. Но я хочу, — кивал отец Вонг. — Поевшие Языка лучше видят".

"Я тоже слыхал о таком".

Лунной ночью Алди увидел мать Хайке.

Загребающая нога, падающие на плечи пепельные волосы.

Выставив перед собой руки, мать Хайке, как слепая, пробиралась к скальным массивам. Проходов не было видно, но, подчиняясь луне, мать Хайке не сомневалась ни в одном шаге. Осинки отсвечивали багровым, будто горели, и Гаю стало страшно. Он сказал отцу Вонгу, семенившему за ним: