Журнал «Если» - «Если», 2005 № 02

Идея конкурса родилась в начале 2001 года; ее высказал журналист Вадим Нестеров после одного спора на форуме "Нуль-Т". Цель — выяснение отношений по "гамбургскому счету", когда и начинающие, и профессионалы анонимно пишут рассказы на заданную тему. Мысль подхватил Олег Дивов, но предложил ограничить время написания рассказа двумя-тремя сутками (по словам Дивова, он тогда находился в цейтноте, дописывая повесть для "Если", поэтому идея создания текста в кратчайшие сроки казалась ему весьма удачной). Название конкурса "Рваная грелка" придумал писатель Алексей Евтушенко после заявления одного из молодых авторов, что он "порвет конкурс, как Тузик грелку". Так появился конкурс, в котором арбитр (известный писатель или, как в нашем случае, редакция) задает тему (или первую и последнюю фразы рассказа) и граничные условия (самые разные — вплоть до наличия акротекста). Участники должны за трое суток написать один или несколько рассказов, а затем, оценивая тексты друг друга, в два тура выявить победителя. По итогам предыдущих "Грелок" уже изданы два сборника — "Псы любви" и "Гуманный выстрел в голову".

Понятно, почему в конкурсе принимают участие молодые авторы. А вот зачем в "Грелку" играют маститые писатели, объяснил редакции Сергей Лукьяненко: "Условия конкурса предельно демократичны. Участвовать может любой желающий. Все авторы абсолютно анонимны, именно это и привлекает профессиональных писателей. Придумать интересный, необычный рассказ на жестко заданную тему — само по себе вызов писательскому самолюбию. Написать его за трое суток — вызов вдвойне. Ну а соревноваться анонимно, проверить, есть ли порох в пороховницах — тайное желание любого писателя, не превратившегося в ремесленника".

Тема, предложенная редакцией участникам восьмой "Грелки", звучала так: ПЛАТА ЗА УПРАВЛЯЕМУЮ УДАЧУ. Условия: в качестве платы время жизни не предлагать; автор должен помочь герою (группе, социуму) избежать окончательной расплаты и найти выход в той же логике событий.

Анька говорила только несколько слов: "любит", "не любит" и "ромашка". Ромашки она действительно очень любила, но последнее слово заодно служило обращением к Ромке. Он был единственный, к кому она прямо обращалась. Сам Ромка подозревал, что Анька знает гораздо больше слов, да и вообще соображает получше многих. Просто она была очень неразговорчивая. Тетя Лена как-то сказала, что это по-научному называется "аутизм", и Анька всегда такая была. Почему же они ее не выключили, думал иногда Ромка. Зачем она-то им нужна. Какой им с нее прок…

Но вслух он этого, конечно, не говорил. Анька вообще-то была хорошая — не болтала глупости и ничего от него не хотела. Не то что остальные девчонки во дворе — те вечно жизни ему не давали, каждый раз перед очередным выходом набивались в дом, визжали и все чего-то клянчили: то колготки, то шоколадку, то еще что-нибудь. А Анька" сидела в своем уголке и беззвучно шевелила губами. Девчонкам Ромка привозил, что просили, но только чтобы не расстраивать тетю Лену — она и так считала, что он огрубел и очерствел на этой работе, и очень переживала, а ему не хотелось ее огорчать. Все-таки она ему с трех лет была вместо матери. Мать Ромки умерла так же, как и его отец и как еще два с половиной миллиарда человек — просто и быстро, в одно мгновение, кто где: одни в своей постели, если на их полушарии была ночь, другие падали посреди запруженных улиц, на глазах тех, кто почему-то уцелел. Никто так до сих пор и не знал, что именно произошло — эти два с половиной миллиарда не умерли даже, они просто перестали жить. Словно их выключили.

Было известно только, что это сделали Другие, и больше ничего.

В день, когда у Ромки умерла собака, он был на выходе и даже не смог сам ее похоронить. Тетя Лена сказала, что дала Чаку старые консервы — они были просрочены и пахли неважно, так что есть их она побоялась, а выбросить пожалела. Пес понюхал и вроде ничего, поел с аппетитом, а через час у него пена изо рта пошла, и к вечеру он издох. Тетя Лена закопала его на заднем дворе. Она плакала, рассказывая Ромке об этом, а он не утешал ее, только с силой стискивал зубы. Чак был псиной старой, но преданной. Кроме тети Лены с Анькой у Ромки только и было дорогих существ что Чак. Ну, еще Женька, но Женька не считается.

На заднем дворе Ромка без труда нашел клочок взрыхленной земли. Анька сидела не на своих любимых ржавых качелях, а как раз возле этого клочка, на обломке бетонной плиты, и обрывала лепестки ромашки. Ромашка была большая, еще сочная — Анька вытащила ее из букета, который притащил Ромка. Каждый раз, отправляясь на выход, он приносил ей букет ромашек. Теперь они росли только там, за невидимой стеной. Стены на самом деле не было, но любой, кто пытался самовольно покинуть город, падал на землю, будто подкошенный, и больше не поднимался. А там, снаружи, никто не умирал. И туда Другие пускали избранных работать и получать заслуженную награду: продукты, одежду, медикаменты… и цветы. Хотя цветы не считались частью пайка — они просто росли себе в трещинах на заброшенных асфальтовых дорогах. Никто из "счастливчиков", как называли тех, кого Другие выпускали из городов, на цветы внимания не обращал — не до того было. А Ромка всегда находил минутку, чтобы нарвать для Аньки ромашек. В конце концов, это нетрудно, а она их так любила.

— Ромашка, — сказала Анька, увидев его. Ромка кивнул, пытаясь улыбнуться, потрепал ее по русой макушке.

— Привет, дуреха. Все сидишь тут?…

— Ромашка, — повторила Анька и снова уткнулась в свой цветочек. Рыхлая темная земля на могиле Чака была усеяна белыми лепестками.

Ромка постоял, водя носком ботинка по земле. Он старался думать о Женьке, но почему-то эти мысли не приносили ему радости.

— Хорошо тебе, — вдруг сказал он вслух, не поднимая головы. — Тебе хорошо, тебе все равно. Тебе не надо туда ходить, видеть рожи эти… они, как человеческие, точно, но в то же время и не такие. Не надо болтать с ними, строить дома эти их дурацкие, потом волочь рюкзак с консервами и чувствовать их взгляды на затылке…

— Любит, — сказала Анька и оторвала последний лепесток.

— Ром, расскажи чего-нибудь.

— Не хочу.

— Ну расскажи-и…

Женька была красивая девчонка и вовсе не шлюха, что бы о ней ни болтали пацаны, которым она не давала. Ромке с ней было приятно, хотя и не так спокойно, как с Анькой. Только он и представить не мог, чтобы Анька выделывала такие фокусы, как Женька. Не потому, что не умела, просто Ромка воспринимал ее как сестру. Хорошо бы Женька была такой же немногословной.

— Расскажи, — потребовала она, теребя его за голое плечо.

— Да ведь все уже сто раз рассказывал.