Стив Альтен - Завещание майя

Доминика улыбнулась собственной паранойе. Доехав до пятого этажа на старомодном лифте, она придержала дверь, пропуская миссис Дженкинс с белым карликовым пуделем.

Одна спальня в этом кондоминиуме — та, что в конце коридора, — принадлежала ее приемным родителям. Доминика ввела защитный код, и дверь распахнулась.

— Доминика… Ну и как прошел твой первый день на работе?

Ребе Ричард Штейнберг приветствовал ее теплой улыбкой из-под седеющей рыжей бороды. Штейнберг и его жена Минди были близкими друзьями ее родителей. Доминика знала эту семью уже почти двадцать лет, с того самого дня, как ее удочерили.

— Эмоционально выматывающее. Думаю, что пропущу обед, поваляюсь в горячей ванне.

— Слушай, Минди и я хотим пригласить тебя на обед на следующей неделе. Вторник тебя устроит?

— Наверное. Спасибо.

— Хорошо, хорошо. Слушай, я вчера разговаривал с Изом. Ты уже знаешь, что они с твоей матерью планируют приехать сюда на пасхальные праздники?

— Нет, я не…

— Ладно, мне пора бежать, я не могу опоздать на Шаббат. Созвонимся на следующей неделе.

Она помахала рукой и проводила его взглядом. Доминике нравились Штейнберг и его жена, она считала их милыми и честными. К тому же она знала, что Из попросил их опекать ее в отсутствие родителей.

Доминика открыла балконную дверь, позволяя океанскому бризу вытеснить из комнаты застоявшийся воздух и принести слабый запах свежести и морской соли. Послеполуденный дождь прогнал с пляжа отдыхающих, и теперь последние лучи солнца, пробиваясь сквозь тучи, ложились алой полосой на морскую гладь.

Это было ее любимое время суток, время для уединения. Доминика хотела было побродить по пляжу, но передумала. Налив себе бокал вина из стоявшей в холодильнике откупоренной бутылки, она сбросила туфли, вернулась на балкон и поставила бокал на пластиковый столик рядом с переплетенным в кожу дневником. Затем легла на шезлонг, с удовольствием ощущая, как расслабляется на мягких подушках ее тело.

Магия пульсирующего прибоя быстро справилась со своей задачей. Доминика отпила вина, закрыла глаза, и ее мысли снова вернулись к сегодняшнему разговору с Майклом Гэбриэлом.

Четыре Ахау три Канкин. Доминика не слышала этих слов с раннего детства.

Она не заметила, как задремала. Ей снова было шесть лет, и снова она находилась в горах Гватемалы, рядом со своей бабушкой по материнской линии. Под горячим полуденным солнцем они возились с луковыми грядками, стоя на коленях. Девочка ловила каждое слово, которое скрежещущим голосом произносила старая женщина.

Этот календарь достался нам от наших предков, ольмеков, [7] Ольмеки — племя, упоминавшееся в ацтекских исторических хрониках. чья мудрость была дарована нашим учителем, Кукульканом. [8] К'ук'улькан — одно из верховных божеств в мифологии майя. Считался богом ветра и дождей, основателем царских династий и крупных городов.

Задолго до того как в наши земли пришли испанцы, наш великий учитель оставил нам предостережение о том, что грядут черные дни. Четыре Ахау три Канкин, последний день календаря майя. Бойся этого дня, деточка. Когда настанет время, ты должна будешь вернуться домой. В книге «Пополь Вух» говорится, что только здесь, в этом месте, мы сможем сохранить жизнь.

Доминика открыла глаза и посмотрела на темный океан. Алебастровые гребешки пены сияли, отражая почти незаметный из-за туч лунный свет.

Четыре Ахау три Канкин — двадцать первое декабря 2012 года.

Предсказанный человечеству Судный день.

Я профессор Юлиус Гэбриэл.

Я археолог, ученый, работающий с реликвиями прошлого, пытаюсь понять древние цивилизации. Я использую оставленные нашими предшественниками факты для построения гипотез и формулирования теорий. В поисках зернышка правды я просеиваю многочисленные мифы и ложные истины, создававшиеся тысячелетиями.

Во все века такие ученые, как я, сталкивались с яростным сопротивлением человеческого страха истине. Ярлык ереси — вот излюбленное оружие, помогающее Церкви и государству, судье и присяжным расправляться с теми, кто провоцирует их боязнь принять новую реальность.

Я ученый. Я не политик. Меня не привлекает перспектива годами излагать неподтвержденные фактами теории перед аудиторией самозванцев, которые голосованием решают, может ли высказанная мысль о судьбе человечества иметь право на существование или нет. Истина же по своей природе не имеет ничего общего с процессом демократического голосования. Как добросовестный исследователь, я интересуюсь лишь тем, что происходило на самом деле, и тем, что еще может произойти. И если истина окажется настолько невероятной, что на меня навесят ярлык еретика, то так тому и быть.

В конце концов, я окажусь в хорошей компании. Дарвин был еретиком. А до него — Галилей. Четыре века назад Джордано Бруно был сожжен на костре, поскольку настаивал на том, что мы не одиноки во Вселенной.

Как и Бруно, я умру задолго до трагического конца самого человечества. Здесь покоится Юлиус Гэбриэл, жертва отказавшего сердца. Мой врач пытается заставить меня заботиться о сердце, предупреждает, что этот орган не что иное, как бомба с часовым механизмом, готовая взорваться в любой момент. Пусть взрывается, отвечаю ему я. Этот бесполезный орган, мое сердце, приносит мне лишь горе, потому что одиннадцать лет назад, после смерти моей возлюбленной, оно разбилось.

Здесь записаны мои воспоминания, история моей жизни и результат тридцати двух лет работы. У моего желания свести всю информацию воедино есть две причины. Во-первых, само мое исследование настолько спорно, а его результат настолько ужасающ, что я полностью отдаю себе отчет, что научное сообщество все силы направит на то, чтобы задушить, утаить и отказаться признать правду о судьбе человечества. Во-вторых, я знаю, что среди людей есть и такие, как мой сын, те, кто предпочитает драться, а не сидеть закрыв глаза в ожидании конца света. Вам, моим «воинам спасения», я и оставляю этот дневник, передаю своеобразную эстафетную палочку надежды. За этим текстом стоят десятилетия тяжелого труда и лишений — я записал лишь краткий срез человеческой истории, который мне удалось добыть из тысячелетних наслоений известняка. Теперь судьба нашего вида находится в руках моего сына — и, возможно, в ваших руках. Как минимум, вы выйдете из того большинства, которое Майкл называет «блаженными несведущими». Помолитесь, чтобы такие люди, как мой сын, смогли разгадать загадку майя.

А затем помолитесь о себе.

Говорят, что страх смерти страшнее самой смерти. Я уверен, что смерть дорогого человека еще страшнее. Испытать, как родная душа ускользает прочь у тебя на глазах, ощущать, как остывает тело любимой на твоих руках, — страшное испытание для одного сердца. Иногда я даже радуюсь тому, что умираю, поскольку я не могу даже представить, что стану свидетелем уничтожения всего человечества во время грядущего планетарного холокоста.