Журнал «Если» - «Если», 2007 № 05

На фоне этой, во всех отношениях нетворческой работы в 1962 году произошло событие, ставшее поворотным пунктом в жизни Желязны. Одновременно в августовских номерах «Amazing Stories» и «Fantastic Stories» вышли два рассказа писателя-дебютанта (всего же за тот год состоялось четыре публикации Желязны). И за последовавшее десятилетие произошел взрыв — именно так критики характеризуют явление Желязны в американской НФ. На читателя не только обрушилась непосредственная «ударная волна» от первых его опубликованных произведений, но, продолжая удачную аналогию, еще доброе десятилетие оказывала воздействие «остаточная радиация». То есть все те символы, образы, фантастические создания и поэтические метафоры, аллюзии и подтексты, которыми густо насыщены его романы и рассказы.

Иногда эта «густота» второго плана порой даже мешает цельному восприятию той или иной вещи Желязны. После чтения остается ощущение чего-то глубокого, эмоционального, поэтичного — но чего именно, трудно сформулировать… По тонкому замечанию видного английского писателя-фантаста и одновременно историка научной фантастики Брайана Олдисса: «Желязны [и Дилэни] приготовят вам отменную сахарную глазурь, но самого торта вы так и не попробуете». А вот как охарактеризовал писателя рецензент журнала «Locus»: «Желязны напоминает идеального гостя на званом ужине. Вежлив, интеллигентен, задумчив, постоянно возбуждает всеобщее любопытство, а кроме того, тонко чувствует обстановку за столом». По-моему, точнее не скажешь!

Как бы то ни было, Роджер Желязны был ярким символом тех перемен, что произошли в американской НФ (не без влияния революционных веяний с Британских островов) в конце шестидесятых и были связаны с «Новой волной». Перенос авторского внимания с «железа» — роботов и звездолетов — на человека, его внутренний мир и социум (подразделение на hard и soft в англоязычной science fiction появилось раньше, чем в популярной музыке и компьютерной индустрии) позволил по-новому осмыслить старую проблему. Что, собственно, следует понимать под «научностью» научной фантастики — только ли астрофизику, кибернетику и биологию, как раньше? Или расширить это понятие также на лингвистику, социологию, психологию, историю — вкупе с мифологией, религией, культурологией?

Ответ очевиден. Но в этой сегодняшней очевидности «повинны», в частности, и такие писатели, как Роджер Желязны.

Вместе с тем он никогда не мыслил себя элитарным художником и в полной мере овладел всеми несложными секретами «рыночной деятельности». Его, казалось бы, излишне переусложненные, мифологизированные произведения уже при первом знакомстве оказываются не столь сложными, чтобы отпугнуть массового читателя. Американские фэны, в массе своей не шибко образованные в мифологии, психоанализе и поэзии, творчество Желязны приняли. Свидетельство тому — завоеванные за первые семь лет творческой деятельности две премии «Хьюго» и две «Небьюлы» (и еще 17 номинаций!).

Между прочим, отличным дополнением его гуманитарной эрудиции стал юмор. Точнее, самоирония, не дающая слишком уж серьезно увлечься этим, порой достаточно громоздким, мифотворчеством. Правда, как отмечал Харлан Эллисон, «подобным чувством юмора, надо полагать, обладал Торквемада»…

Приведу лишь одно высказывание Желязны о фантастике и о своем месте в ней; в неожиданном, оставленном на финал переходе от великого к смешному он весь: «Научная фантастика — это особый способ отношения к миру. Фантасты имеют дело с людьми, вещами и событиями, взятыми в их перспективе, рассмотренными с точки зрения ближайших последствий. Думаю, в Средние века все мы были бы теологами — и вероятно, в конце концов, всех нас ждал бы костер за ересь. Потому что по истечении некоторого времени уже просто невозможен иной взгляд на вещи, кроме еретического: на вещи сами по себе и на тень, которую они оставят, двигаясь по искривленному ландшафту… Но вообще-то заниматься этим одно удовольствие, а когда за подобные упражнения еще и платят, вполне сойдет за профессию. Я профессионал, и мне больше повезло, чем коллегам в Средние века (хотя меня никогда не ловили на ложных предсказаниях): начать хотя бы с того, что наши сегодняшние общественные туалеты не идут ни в какое сравнение с древними. Интересно, кто-нибудь из предсказателей в старину предвидел нечто подобное?»

Бурные успехи на литературном фронте в 1960 — 1970-х перемежались неудачами и даже личными трагедиями. Умер отец Желязны, сам писатель чудом остался жив после автокатастрофы, затем последовал развод с женой. Наконец, в 1965 году он сменил работу, переехал в Балтимор, где второй раз женился. Ко времени рождения второго сына Роджер Желязны перебрался с семьей в знойный штат Нью-Мексико, где купил себе дом в городе Санта-Фе.

Даже при всей любви американских фантастов селиться в совершенной глуши, штат Нью-Мексико — это, как говорят, «отдельная песня». Однако чем-то его, видимо, приворожили пустыня, каньоны, кактусы и индейские пуэбло, потому что в Санта-Фе он оставался до последних дней жизни.

После того, как в 1969 году Желязны окончательно оставил свой «собес» и полностью переключился на литературную деятельность, в его биографии, как часто бывает с писателями, события жизни уступили место событиям книжным.

Когда я впервые писал о Роджере Желязны, на дворе стоял 1990 год, и сюжеты многих произведений писателя приходилось пересказывать. Первые книги тогда уже заполонили наш рынок, но по большей части переводы были «самопальными», непрофессиональными (хотя и для переводчика-профи насыщенная культурными аллюзиями и ассоциациями проза Желязны, прямо скажу, не подарок; не случайно западные критики окрестили писателя «одним из самых культурно оснащенных американских фантастов»). Да и не все было переведено. Сегодня ситуация изменилась к лучшему. И меня не гнетет необходимость подробно пересказывать сюжеты — достаточно будет лишь беглого напоминания о том, что сделал и оставил после себя в американской НФ Роджер Желязны.

На мой вкус, главные его достижения принадлежат не короткой (рассказ) и не крупной (роман) формам. А средней — той, что в номинационных списках американских литературных премий разделена на novelette (короткая повесть) и novella (просто повесть). Наверное, такой мастер полутонов и зыбкой неопределенности, как Желязны, и с жанровой формой никак не мог определиться. Не лаконичный мазок и не литературная глыба, не монумент, а так — нечто среднее, промежуточное, трудно определимое…

Перу Желязны принадлежат, как минимум, три повести, безоговорочно причисленные к классике жанра. Во-первых, это уже упоминавшаяся «Роза для Экклезиаста» (1963). Пересказывать подобные произведения — задача абсолютно провальная, проще переписать от первого до последнего слова. О чем это произведение? Да обо всем — о поэзии, культуре, любви, языке и лингвистическом «контакте», о жизни и смерти как индивидуумов, так и цивилизаций; об энтропии, космосе, времени…