Дылда Доминга - Иона

— Затвор — путь к очищению души, а не к ее гибели. Не ведал я, что он приведет тебя на край бездны, не ведал… — Феофан тяжело вздохнул, — Ты — как сын мне, Иона.

— Отец Феофан, — тихо произнес парень. — Я лишь отворил двери. Просыпаясь и засыпая в кромешной тьме, не зная разницы меж днем и ночью, молясь и размышляя, я прозрел. И мир людской, и мир по ту сторону соединились для меня воедино. Не выходя из своей келлии, я был в стольких местах, во скольких не побывал бы за всю свою жизнь. В странных местах, отец. Я видел ангелов и демонов, они говорили со мной, но никто не склонял меня ни на чью сторону, ибо был я там единственным живым. Познал я таинство перехода меж нашими мирами и избавлен был навеки от смерти, ибо нет ее. Словно свидетель, как сказано, я лишь взирал на все очами своими, и не преткнулся о камень ногою своею…

— Окстись, — вознегодовал старик. — Как смеешь ты, здесь, нести ересь такую! Как поворачивается язык твой, несчастный!

— Отец, идемте со мной, и Вы увидите сами… — Иона протянул руку.

Феофан дрогнул: так близка была рука любимого его послушника, столько доверия и открытости было в его простом жесте. Он всего лишь звал отца разделить с ним его откровения, просил понимания и поддержки. Феофан помнил его мальчиком, когда его только отдали в монастырь, помнил чистую глубину его искренних голубых глаз, доверчиво глядящих на духовного отца. Теперь он невольно обратил внимание на то, что зрачки его глаз значительно расширились: не то от темноты, не то от чего-то еще, и теперь глаза казались почти черными, окаймленными лишь тонким голубым контуром.

— Нет! — рука отца Феофана застыла перед Ионой и напряглась в защитном жесте с растопыренными пальцами, так, словно он собирался запечатать его уста навеки. — Отныне ты сам будешь хранить свое черное знание, дабы ни одна христианская душа не была искушена им. Ибо теперь вижу я, как оно коварно и притягательно, словно Змий говорит устами твоими.

Иона снова набрал воздуха в легкие, чтобы что-то возразить.

Но Феофан лишь напряг руку сильнее, придвинул ее к лицу Ионы еще ближе и зашептал что-то на незнакомом языке:

— Отныне и во веки веков, — закончил Феофан, развернулся, вышел из келии, в которой они находились, и, словно бы разом постарев на несколько лет, устало велел кому-то за пределами видимости: — Запечатать.

Глаза Ионы озарились болью, отчаянием и безумием. Он медленно опустился на колени посреди комнаты, но уже несколько секунд спустя, видимо, что-то решив для себя, подошел к столу, взял бумагу, перо и чернила и начал писать.

Саша мысленно потянулась в его сторону, чтобы посмотреть, что же он пишет, но от этого усилия картинка стушевалась и вскоре исчезла вовсе. Она снова осталась одна в темноте.

Спустя какое-то время Сашу мягко и бережно, как ребенка, окутал знакомый запах. Она узнала бы его среди миллионов. Сердце взволнованно и радостно забилось.

— Сейчас ты скажешь, чтобы я открыла глаза? — спросила Саша запах.

— Нет, ты под анестезией. Идет операция, не стоит их открывать буквально. — Ответил незнакомец.

И Саша наконец взглянула на него, и он не исчез. Они сидели рядом у окна операционной.

— Не смотри туда, — остановил ее незнакомец, мягко притянув к себе, когда она собиралась было посмотреть в сторону стола.

Она посмотрела ему в глаза. Еще секунду назад она хотела задать кучу глупых вопросов вроде «Кто ты?», «что происходит?» и прочих, но теперь его взгляд и прикосновение давали ей нечто большее, чем ответы. Она поняла, что он пришел, потому что она позвала. Конечно, когда она тосковала о нем раньше в метро, и долгие дни дома в одиночестве, она звала его тоже, но не так, и не просила о помощи так сильно, как сейчас. «Я умираю?» — скользнула мысль в ее голове.

— Нет, — ответил он.

Она благодарно опустила голову ему на плечо и прижалась к нему чуть сильнее, вдыхая его запах полной грудью. Это был лучший аромат на свете. Только теперь она поняла, как же сильно скучала по нему на самом деле, как ей не хватало этого простого прикосновения, его тепла. Сердце трепыхалось внутри, как пойманная птичка. Так глупо было находиться на грани смерти и быть настолько счастливой. Лишь бы это не заканчивалось никогда.

«Почему он не отталкивает меня», — гадала она. — «Успел ли он увидеть в моей душе достаточно, чтобы узнать меня по-настоящему, понять и при этом не отвернуться. Испытывает ли он хоть что-то похожее на мои ощущения, когда вот так прижимает меня к себе, или это всего лишь жалость.» Но вопросы так и остались незаданными в страхе разрушить прекрасный момент. Лишь бы это не заканчивалось никогда.

— Я хочу остаться с тобой, — прошептала Саша и уткнулась носом в отворот его рубашки, больше всего на свете боясь услышать его ответ.

— Ты не можешь, — он усмехнулся ей, как неразумному ребенку.

— Но ведь ты можешь? — С надеждой спросила она.

— Пора, — отозвался он. — Открой глаза.

Саша открыла. На нее добродушно и пристально смотрел анестезиолог. Это был мужчина средних лет с карими глазами.

— Как мы себя чувствуем? — голосом человека, привыкшего общаться с идиотами, спросил он.

— Верните меня назад. — Ответила Саша и зажмурилась.

Когда ее довели до палаты и помогли лечь на койку, Саша снова отключилась. И снова очутилась в тускло освещенной комнате с худым парнем по имени Иона. Он заканчивал книгу. Теперь это были не просто страницы, исписанные его неровным почерком, но целая сшитая рукопись. Когда свеча полыхнула в темноте чуть ярче, она наконец заметила, что теперь он выглядел старше. Складки пролегли на его лбу, под глазами появились крохотные лучики морщинок. И глаза — больше они не были голубыми, как раньше, как она помнила их по предыдущему сну, теперь это были бездонные черные дыры. Что-то невольно екнуло у нее внутри, когда она взглянула в них. Они показались ей смутно знакомыми. Тем временем Иона закрыл книгу и запечатал ее воском со свечи. В тот самый момент, как печать застыла, застыло и его тело, с прямой спиной и рукой, лежащей на книге.

— Мама, со мной все в порядке, — в десятый раз устало заверяла Саша телефонную трубку. — Да, меня выписали из больницы. Никаких осложнений. — Она смотрела, как капли стекают по стеклу и провожала их задумчиво пальцами. — Нет, не надо приезжать, у меня все в порядке. Да, я отлично себя чувствую и уже гуляю. Да, ты тоже береги себя. Пока.

Трубка отключилась и из души наконец ушло усилие, которое надо было делать над собой, чтобы отвечать на все эти банальные вопросы. Да, ее выписали из больницы, формально она в порядке. Но что было с ее душой. Она была пуста и больна. Сейчас временами ей казалось, что лучше бы ей навсегда остаться там. Быть может, ей все также продолжали бы приходить видения, и вечность по ту сторону жизни была бы совсем не так мрачна, как полагают многие. И уж точно не мрачнее этого жалкого существования — только так можно было назвать ее бессмысленную жизнь сейчас. Она боялась думать, боялась воскрешать в памяти запахи, она смотрела в никуда сквозь серую пелену дождя, продолжая водить пальцами по стеклу. Лишь бы только ничего не ощущать. Капли скатывались одна за другой по стеклу и по ее щекам, беспомощно и бесцельно. Дождь шел снаружи и внутри.