Джейн Остин - Разум и чувства и гады морские

Час от часу сон Марианны становился все беспокойнее. Сестра с неослабевающим вниманием следила, как та мечется по постели, и вслушивалась в частые, но невнятные жалобные стоны, с трудом удерживаясь, чтобы не разбудить ее от столь мучительного сна, когда Марианна вдруг резко села на кровати и вскрикнула:

— Матушка приехала?

— Еще нет, — ответила Элинор, с трудом скрывая испуг, и помогла сестре снова лечь, — но, я надеюсь, скоро будет здесь. Ты ведь знаешь, от Бартон-коттеджа сюда путь неблизкий.

— Пусть она не едет через Подводную Станцию Бета! — все так же торопливо продолжала Марианна. — Иначе я никогда ее не увижу!

Элинор с волнением догадалась, что Марианна не в себе. Ей показалось несообразным напоминать больной в такую минуту, что Подводную Станцию Бета поглотил океан. Пытаясь успокоить сестру, Элинор пощупала ее пульс. Каким слабым и частым он был! Она поняла, что немедленно должна послать за мистером Харрисом и отправить весточку матери в Бартон-коттедж. О том, как наилучшим образом исполнить второе, она решила посоветоваться с полковником Брендоном и, спешно призвав миссис Дженнингс, чтобы Марианна не оставалась одна, бросилась к полковнику, несшему вахту.

Для сомнений не было времени. Элинор немедля изложила полковнику Брендону и свои страхи, и свои затруднения. Он слушал ее в молчаливом унынии, сурово оглаживая щупальца, но стоило ему взять слово, как все мигом разрешилось, ибо с твердостью, говорившей о том, что он давно предполагал возможность подобной услуги, он предложил себя в качестве гонца и обязался привезти миссис Дэшвуд. Решение было тяжелое, пусть и необходимое: ведь в случае нападения Страшной Бороды Элинор и миссис Дженнингс придется отбиваться своими силами. Зато это самый верный и быстрый способ доставить миссис Дэшвуд на «Кливленд».

— Я доплыву до Погибели быстрее любой лодки, — сказал полковник.

Элинор знала, каких нравственных усилий ему стоит прибегнуть к своим земноводным способностям, но возражала лишь для приличия. Кратко, но горячо поблагодарив его, она села писать матери, пока полковник отправился выполнять упражнения, необходимые перед столь долгим заплывом.

Как утешало ее то, что у нее есть такой друг, как полковник Брендон, и что у матери будет такой спутник! Его суждение направит ее в трудную минуту, его внимание облегчит ее страдания, его дружба утешит ее в горе! Его помощь, его любезность и просто его присутствие — все, кроме его нелепой наружности, успокоит ее, насколько вообще может успокоить человек, принесший подобную весть.

Тем временем полковник, как бы он себя ни чувствовал, действовал со всей решимостью ясного ума. Он с величайшим усердием выполнил все упражнения и точно рассчитал, когда его можно будет ожидать обратно. Ни мгновения не ушло впустую. С чрезвычайно серьезным лицом пожав ей руку и пробормотав что-то так тихо, что она не расслышала, полковник Брендон прыгнул за борт и стремительным, размеренным кролем двинулся на юго-юго-запад. Элинор вернулась в дом и поднялась в каюту сестры дожидаться аптекаря и дежурить у постели больной до утра. Эта ночь была почти в равной мере мучительной для обеих. Час за часом Марианна билась в горячечном бреду и не смыкала глаз, а Элинор вся извелась от беспокойства. Одурманенная лихорадкой, Марианна то и дело бессвязно звала мать, и каждый раз сердце несчастной Элинор сжималось, и она принималась укорять себя за непростительное промедление пред лицом болезни. Страдая оттого, что никакого улучшения не наступало, она боялась, что все усилия тщетны, и воображала, как несчастная матушка прибывает на «Кливленд» слишком поздно, или в лучшем случае — слишком поздно, чтобы застать дочь в здравом рассудке.

Она уже собиралась снова послать за аптекарем или, если тот не сможет приехать, за какой-нибудь другой помощью, когда мистер Харрис наконец явился. Его вердикт, впрочем, несколько искупил опоздание: хотя он и признал совершенно неожиданную перемену к худшему в состоянии пациентки, но все же не допускал и мысли о неутешительном исходе. Поставив пиявок ей на руки, а самую крупную — прямо на воспаленное веко и оставив целебных кровососов делать свою работу, он пообещал вернуться через три-четыре часа и покинул пациентку и ее преданную сиделку чуть более спокойными.

Наутро миссис Дженнингс выслушала рассказ о прошедшей ночи с большим волнением и высказала немало упреков, что ее не призвали к постели больной. Ее сердце разрывалось от сострадания. Марианна лежала с закрытыми глазами, дыхание ее было прерывистым, и множество присосавшихся к ней пиявок оставались для нее единственной надеждой на спасение. Столь быстрое угасание, столь ранняя смерть такой юной, такой прекрасной девушки, как Марианна, тронули бы и более равнодушного человека. А миссис Дженнингс имела и другие причины сопереживать ей. Три месяца сестры Дэшвуд прожили с нею и до сих пор находились под ее опекой, к тому же ни для кого не было секретом, что Марианна перенесла неслыханное оскорбление, сделавшее ее чрезвычайно несчастной. Подливало масла в огонь и подавленное состояние Элинор, любимицы миссис Дженнингс, а стоило ей подумать, что Марианна столь же дорога своей матери, как ей Шарлотта, и ее переполняло живейшее сочувствие к миссис Дэшвуд.

Второй визит мистер Харрис нанес без опозданий, но то, что он увидел, его разочаровало. Еще когда он только снимал распухших от крови больной пиявок, стало ясно, что лечение не оказало должного воздействия. Лихорадка не отступила, и Марианна лишь слегка утихла, но в сознание так и не пришла.

Элинор, мгновенно заметив его страхи, предложила пригласить другого врача для консилиума. Но мистер Харрис рассудил, что в том нет нужды: у него в запасе оставалось еще одно жаропонижающее средство, ничуть, по его мнению, не уступавшее прежнему; его визит завершился успокоительными заверениями, которые, коснувшись слуха мисс Дэшвуд, не затронули ее сердца. Перед уходом аптекарь обернул Марианну с головы до ног скользкими морскими водорослями, оставив единственное небольшое отверстие на лице, чтобы она могла дышать.

— Просоленные водоросли вытянут из нее болезнь и лихорадку, — объяснил мистер Харрис. — А если она все-таки умрет, то и в смерти ее кожа останется гладкой и нежной.

Элинор приняла его объяснения и сохраняла спокойствие, пока мысли ее не обращались к матери. И все же никаких надежд она не питала. Так продолжалось до полудня: больная почти не шевелилась, и Элинор представляла себе одну печальную картину за другой, перебирая в уме всех друзей, которым столь печальное известие причинит ужасные страдания. Но что же Страшная Борода? Могло ли от внимания знаменитого разбойника ускользнуть, что мистер Палмер покинул свою баржу? Могло ли случиться такое счастье, что он решил не утруждать себя этим плавучим домом, так и напрашивающимся на нападение, и его беззащитными гостьями, одна из которых к тому же лежит при смерти? Конечно нет, конечно, он просто тянет время, играя с ними, выжидая. Подобные мысли лишь прибавляли Элинор страданий.