Журнал «Если» - «Если», 2006 № 07

Лицо Волшебника покрывала сеть неглубоких морщин, словно когда-то он много смеялся, поэтому даже теперь, когда он испугался ( должен был испугаться!), Валентине показалось — он вот-вот расхохочется.

— Я тут ни при чем! — возразил Волшебник, умиротворяющим жестом поднимая обе руки. — Просто измерительное устройство так запрограммировано. Если оно считает, что тебе нужен лифчик — оно «печатает» лифчик.

Валентина знала, что ее подруга Лиза уже использует этот предмет туалета. Когда-то лифчик служил для них своеобразным символом «взрослости», но сейчас Валентина на многое смотрела по-другому. Она, во всяком случае, не стала бы напяливать лифчик только для того, чтобы казаться взрослее. Впрочем, спускаясь и поднимаясь по лестницам с грузом воды, Валентина не могла не обратить внимание на определенные изменения, произошедшие с ее телом. В области груди как будто появился дополнительный жировой слой (хотя откуда бы ему взяться?), который колыхался и подпрыгивал при каждом шаге. То же самое Валентина чувствовала и когда бежала, однако до сих пор ни о каких лифчиках не задумывалась. Быть может, если бы она увидела себя в зеркале… Но в зеркало она не смотрелась, наверное, с самого начала осады.

— Можешь переодеться в ванной, — предложил Волшебник.

Ванная комната была светлой, чистой, удобной — под стать квартире. В специальном держателе рядом с раковиной Валентина увидела шесть зубных щеток.

— Кто еще живет здесь? — строго спросила она, возвращаясь в гостиную в новенькой одежде. Лифчик она тоже надела, но ощущение было, мягко говоря, странным. Впрочем, возможно, к нему нужно просто привыкнуть.

— У меня много друзей, которые часто навещают меня в моем доме, — ответил Волшебник. — Надеюсь, и ты когда-нибудь заглянешь на огонек.

— А почему твоя квартира выглядит так, словно никакой войны вовсе нет?

— Я волшебник — вот почему, — объяснил он и подмигнул. — А волшебники умеют творить чудеса.

Пока они разговаривали, деловитые роботы упаковали лишнюю одежду в удобные водонепроницаемые пакеты с ручками, а потом помогли Валентине надеть теплое пальто с капюшоном.

— Матери скажешь, что встретила в Городе какого-то человека, который накормил тебя и дал смену одежды, — сказал Волшебник, открывая дверь. Потом он объяснил, как добраться до улицы в старой части Города, где до войны было множество частных магазинчиков. Оттуда Валентина могла бы дойти домой без всякого труда, к тому же на прощание Волшебник подарил девочке маленький фонарик.

— Ты не из нашего Города, — заключила Валентина.

— Верно, — подтвердил он. — Поэтому объясни маме, что повстречала волшебника.

Валентина на мгновение задумалась, что скажет мама, если на вопрос «где ты была?» она ответит подобное.

— Лучше я скажу, что ты из Города, — проговорила она наконец.

— Вот и умница, — одобрил Волшебник.

Через неделю после гибели отца Валентина перестала носить воду.

— У нас мало еды, — сказала мать, когда они завтракали горсточкой сухофруктов. Запас овсяных и кукурузных хлопьев давно вышел. — Если ты… — Она сглотнула и на мгновение отвернулась к окну: — Если ты пойдешь копать траншеи, тебе будут выдавать сто пятьдесят граммов хлеба каждый день.

Валентина посмотрела на Тровера. В последнее время он был необыкновенно тих и совсем не скандалил. Хуже того — он не только не плакал, но и вообще почти не разговаривал.

— Хорошо, — согласилась она. — Я пойду копать траншеи.

И она стала копать.

Как-то вечером, примерно через полгода после смерти отца, Валентина стояла в очереди за хлебным пайком. В разгаре было жаркое лето, а одежда, которую дал ей Волшебник, развалилась еще весной, как разваливалась вся сматрицированная мануфактура. Теперь Валентина была одета в старые отцовские штаны, подвязанные прыгалками и обрезанные почти у самых колен, и его же рубашку без рукавов и с оторванным воротником. Воротник она оторвала для того, чтобы во время работы неподвижный летний воздух хоть немного охлаждал тело и осушал пот, но, по правде сказать, никакого особого облегчения Валентина не чувствовала. Помочь мог только холодный душ, но об этом не приходилось и мечтать — воды в Городе было мало, и в конце рабочего дня Валентина чувствовала себя грязной и смертельно усталой.

Кроме того, она просто голодала.

С матерью Валентина в последнее время почти не виделась. Та часто уходила на боевые операции, которые могли длиться неделями и были, конечно, очень опасными. Мама подолгу не появлялась дома, сражаясь с врагами вместе с партизанами и питаясь похлебкой из трав, сосновой коры и грибов. Впрочем, иногда ей удавалось подстрелить в лесу белку или птицу, которые сразу попадали в котел.

Тровер тоже все чаще оставался на ночь в яслях. Многие малыши ночевали теперь не дома: мало у кого из взрослых оставались силы, чтобы после целого дня на рытье рвов или двух-трех суток непрерывных боев в лесах под Городом тащить ребенка вверх по лестнице и нянчиться с ним.

Хлебные пайки выдавали на том же самом месте, где когда-то стоял новенький кинотеатр. Валентина знала, что он был именно здесь, но не помнила ни как он выглядел, ни какие фильмы они смотрели в тот день, когда началась осада. А вот Тину она вспоминала часто — и Тину, и ее слова, из-за которых Валентине пришлось покинуть бомбоубежище и отправиться домой. Похоже, Тина спасла ей жизнь, но Валентина не испытывала к ней никакой благодарности. Ей было немного жаль, что Тина погибла, но она все равно считала ее порядочной дрянью.

Впрочем, сейчас Валентина могла думать только о хлебе. Карточку на получение дневного пайка ей выдал мальчишка, который наблюдал за работами на их участке. Он был лишь немногим старше Валентины и в начальники попал только потому, что не мог копать: кисть его правой руки была раздроблена при бомбежке. Обычно мальчишка прятал руку в кармане, но однажды Валентине все-таки удалось увидеть, какая она: выглядела рука так, словно над ней как следует потрудились «костоломы» — пальцы торчали в разные стороны, мизинца и вовсе не было. Кроме того, с парнем случилось что-то вроде контузии: время от времени он замолкал на середине фразы и, запрокинув голову далеко назад, садился там, где стоял.

Но Валентина не обращала на это внимания. Главное, он всегда давал ей карточку, по которой получали хлеб. Тровера забирать из яслей Валентина почти перестала — она была уверена, что там его чем-нибудь покормят. А если мама и сегодня не придет домой ночевать, весь хлеб достанется ей…

И остатки капусты тоже.

Со дня гибели отца прошло восемь месяцев. Мама не возвращалась с фронта уже третью неделю, и Валентина, решив, что она погибла, стала спать в ее постели. Поначалу, правда, ей было очень грустно и одиноко; она даже плакала, но потом привыкла. Свою собственную кровать — узенькую, но красивую — Валентина решила продать соседке с нижнего этажа. Та готова была дать ей за кровать четыреста граммов хлеба и сорок граммов масла, а когда Валентина сказала, что этого мало, согласилась добавить сто граммов сублимированной говядины. В последнее Валентине, впрочем, не особенно верилось.