Виталий Сертаков - Симулятор. Задача: выжить

Инкубатор. Хоть и смешно звучит. У соседей когда-то грелся в сарае ящик с лампами и поилками; мы бегали туда смотреть на цыплят. Белые отличаются от цыплят не только привычкой пожирать людей; они не пищат, они умело подражают Анжелике Варум и дикторам новостей. Точнее, одной дикторше питерского радио, с задушевным таким голосом.

Ну, и кому Эля могла поведать, что она слышит голоса? Не хватало, чтобы заперли в гараже, за компанию с психанутой бабулькой...

Поделиться я могла только с Дедом и Зинкой, мне вовсе не улыбалось стать центром злых насмешек. Враг расширял свое присутствие. Глубоко под землей не прекращалось движение; серая плазма хищно перерабатывала все на своем пути, оставляя каверны, в которых селились белые безглазые звери. Звери лежали тихонько, как будто дожидались команды к подъему. Серая плазма вырабатывала газ, он бурлил, шипел, смешиваясь с привычным воздухом. От вдыхания смеси ноют виски, иногда такое ощущение, словно под черепной костью рвутся мелкие сосуды.

Однако мы видим и слышим лучше, чем раньше. Забавная компенсация! Интересно, медведям мы кажемся вкуснее без очков?..

Гораздо ближе к поверхности существует еще что-то враждебное, неопознанный слой, зародыши черных люков. Я их тоже ощущала, но боялась анализировать. При первой же попытке мысленно приблизиться мне стало дурно. А розовых я не слышала совсем. Вероятно, они улетели в лес. Было и еще кое-что, но объяснить словами почти нереально. Не так далеко отсюда, за Белым озером, похожее на...

На воронку.

На плоский дымный смерч.

На пустоту, из которой рождались стеклянные стены.

Оно ждало нас, или вовсе не нас... Я давно потеряла свои часики, в будильнике потекли батарейки, но именно сейчас вернулось острое, болезненное ощущение времени.

Там, за лесом, словно бы тикали огромные ходики. Они тикали и укоряли глупых людишек за задержку, за бестолковость. Часы отбивали минутки и секунды, только время, которое они измеряли, предназначалось не совсем для обычных целей.

Скорее, совсем не для обычных целей.

Гораздо хуже другое. Прекратив мысленно преследовать обитателей леса, я всецело сосредоточилась на темной воронке, из которой доносилось мерное тиканье. Тиканье едва заметно нарастало, часы ускоряли ход. Часы, измеряющие некое время, необходимое для...

Для чего?

Или не так. Насколько хватит завода?..

Художник, что рисует дождь...

Зинка не слышал пения, а Дед слышит, когда они передают программу новостей.

Часы, собранные и запущенные неведомым и невидимым божком, которому стало скучно и захотелось поставить на бестолковых людишках эксперимент. Мне мучительно не терпелось поделиться с кем-нибудь своим новым зрением, но я видела только напряженные мокрые спины. Дед трудился на раздаче воды. А он бы меня понял. Он не чувствовал часов и не слышал тиканья, но догадался об их существовании.

А еще им обоим понравилась мысль про инкубатор Зиновий закричал на Алексея Лександрыча так, словно выиграл в лотерею, а тот только отмахнулся. Дед сказал, что это детский сад и опасная тенденция — идти по пути упрощения.

У Элички неожиданно появилась внятная цель. Доспаться до темного вихря, пролезть внутрь, просочиться... Мне совершенно необходимо было развить в себе эту болезненную чувствительность, довести до предела даже ценой срыва нервной системы, и как можно скорее. Потому что теперь я почти наверняка знала, как пройти в эпицентр.

Эпицентр существовал. Кажется, Зиновий произносил именно это слово. А если там все-таки окажется инкубатор, значит, его можно выключить. Темный вихрь, в который проваливалось наше пространство, откуда вылезали волны прозрачной антиматерии, питающейся животным белком... Эпицентр не просто существовал, он расширялся и угрожающе пульсировал в такт биению невидимых часов.

Мы перелезли через забор Люды-Людоедовны. Домик ее, предпоследний на Сосновой, весь такой целенький и симпатичный, словно ждал гостей. Ближайшие серые поганки шипели в пяти метрах от ограды. Мы считали, что Людоедовне очень повезло, если среди нас вообще кому-то повезло. И дача уцелела, и сама она, похоже, в городе. А мы ломать ничего не будем, разве что стекло разобьем...

Так мы надеялись тогда.

Мы выбрались на Сосновую; дом Людоедовны стоял с краю, он практически не пострадал. Левая створка ворот была вывернута восьмеркой и повалена вместе с толстым железным столбом.

— Что стоим, мужчинки? — бодро подначивала Галочка. — Али руки отсохли?

— Провода... — прошептал Зиновий. — Кто-то сорвал провода.

Мы, как по команде, задрали головы. Раньше мужики притворялись, что не верят басням Тамары относительно хищного металла, но тут оказалось, что поверить очень легко.

На ограде, на козырьке крыши, на столбах сиротливо болтались шашечки изоляторов. Создавалось впечатление, что в поселок нагло проникли бомжи металлисты. Внезапно я заметила еще кое-что, и это кое-что мне совершенно не понравилось. Настолько не понравилось, что я решила пока не пугать остальных. Я просто в сотый раз повторила, что не стоит заходить в дом. Пусть себе стоит, целый и невредимый даже если внутри навалом оружия, воды и консервов. Саша-Нильс и Валентин к тому времени уже стояли на крыльце и намеревались войти.

— Элька, ты слабенькая, ты с нами не лазий! — распорядилась Галочка.

Галочка — она почти герой. Была герой. Она бодрая, хотя муж в тюрьме, и у самой рак груди обнаружили. Она бодрая... была бодрая. Я просто написать хочу о ней, потому как больше никто не напишет. Галочка ухитрялась с мамой моей ни разу не повздорить, это грандиозно, учитывая, что они обе по природе своей — командирши.

Я не могу ослушаться, когда так резко кричат. Я потрогала камни у ворот, думала найти место, где не так горячо, но горячо было везде. Черт с ним, подожду на улочке, постою, тем более что мне снова напевал враг...

Художник, что рисует дождь...

Со стороны парадного крыльца дом выглядел потрясающе. Целые окна, веселые цветные стеклышки в чугунных фонариках, увитая плющом балюстрада на втором этаже. Картину слегка портили перевернутая собачья будка и обрывок ошейника.

— Не ходите туда!!

Наверное, мой тон их слегка смутил. Одним словом, Валя подержался за ручку двери и отступил. Гравий под его ботинками хрустел, как измельченные кости. Кажется, этот противный звук разносился до края Вселенной. Сторож мог не стесняться собственной трусости, мог краснеть, сколько душе угодно. Все равно его лицо отсвечивало сиреневым.

Все отсвечивает сиреневым.

Дело в том, что я помнила двор Людоедовны, как свою ладошку, и вспомнила, что должно было находиться слева от пустого сейчас бассейна. Слева от бассейна зять Люды выстроил вольер, внутри которого бродили три фазана, павлин и несколько попугаев, Нy нравилось соседям кормить фазанов. Ничего особенного, ничего запретного. Невинное развлечение, забава для деток. Приходили приятельницы посидеть за кружкой пива, а детки тем временем кидали крупу пернатым.