Журнал «Если» - «Если», 2007 № 03

«Это правда, правда!.. Почему он так уверен? Виноват… Вон оно что!..»

— А дальше? Что я должен делать? Я ведь должен, вероятно? Но что именно?

— Взобраться наверх — вот лестница, сесть в капсулу, захлопнуть дверцу и — взлететь. Все до крайности просто. И не должно вас пугать.

Колокольников зябко поежился:

— Взлететь? Зачем?

— Да попросту затем, черт возьми, — непринужденно рассмеялся толстяк, — чтоб отрешиться от всего земного — того, что вы обычно, по привычке, именуете земным, — остаться там, в бездонной вышине, наедине со звездами и с самим собой! Все сгинет, пропадет — и будет только пустота. Черная пустота… И вот тут-то…

— Ну же, ну! — не выдержал Колокольников. — Хватит намеков!

— Это для вас, мой дорогой, намеки, — строптиво заметил толстяк. — А на деле-то… Учитесь слушать — и услышите!.. Ну ладно, еще недоставало это обсуждать, ликбез устраивать… Вы, надо думать, много, прикрываясь разными мудреными идеями, грешили перед собой, порождали в себе всякие дурацкие комплексы и незаметно, подспудно развивали их, — тихо и проникновенно возвестил он. — Вот и настал час расплаты. Вы взлетите к звездам и, глядя вниз, на мир земной, где осталось все плотское и смертное, попытаетесь понять, постигнуть свою вину. Настал тот час, когда каждому — у всех свои сроки, но они есть, и их не избежать — необходимо извиниться перед собой. Извиниться честно и безоговорочно — за все загубленное в себе, за все те внутренние подлости и гадости, которые всегда мешали полноценно жить. Встаньте на колени перед собой — и вымаливайте прощение!

— Но зачем… так высоко? Неужели нельзя здесь, на земле, не теряя почвы под ногами?

— Вы уже бежали сюда — выходит, почва под ногами, понятная, родная почва, для вас ничего не значит. Так поднимитесь выше! Поднимитесь над собой!

— Легко сказать!.. А если прощение… не придет? И понимание — не вернется?

— Что ж… Видите рельсы? Если все закончится удачно, капсула, подброшенная на сотни километров, упадет обратно на рельсы и покатится по ним…

— Заманчиво, конечно… А если ни прощения, ни веры в себя… Ну, ничего не будет?

— Земля вертится… — философски заметил толстяк. — И может случиться так, что капсула не вернется в исходную точку, промахнется — падение ведь длится не секунду, даже не минуту, всякое возможно…

— Конкретнее!

— Вы разобьетесь, милейший. Насмерть!.. Но, повторяю, все зависит от вас. Получите прощение — великолепно! Сомнения оставят вас. И уж тогда-то вы попадете на рельсы наверняка, не промахнетесь — и жизнь начнется вновь. Не правда ли, изумительный аппарат?! Взлет, падение, общение с самим собой и вера, вера, упование — прекрасно! Обворожительное антраша… Даже с шиком каким-то…

— Но я же могу промахнуться… Не попасть назад… Могу ведь, да?

— Тут уж ничего не поделаешь — гарантий нет. Виноваты будете вы сами… Между прочим, вам дьявольски повезло. Как нарочно, сегодня пока нет никого из желающих. Даже странно… Я так думаю, всему виной нелетная погода. То есть она летная — откуда-то, но очень из немногих мест…

— Конечно. Я же прилетел, — кивнул согласно Колокольников.

— Так это вы! Один! А ведь иные — вы представьте! — даже записываются на год вперед. И главное, вся процедура-то — бесплатная! Вам зверски повезло.

— Вот как?

— А вы что думали?! Гуманнейшее предприятие! Поэтому и денег не берут — все расходы покрывает государство. Забота о здоровье граждан — тут скупиться невозможно, даже более того, преступно. Люди это понимают, чувствуют. Они безмерно благодарны… Вот со всех концов и едут!

— На халявку-то — чего ж не съездить? — усмехнулся Колокольников. — Поди, и в ад дорога скучной не покажется… Не то что к вам!

— Я не советовал бы вам глумиться над святым, — обиделся толстяк. — Пожалуй, это все от ваших комплексов, желания казаться выше, независимее, умнее, чем вы есть… Достойно покаяния, достойно. Убеждаюсь лишний раз: вы вовсе не случайно оказались здесь.

«Вот черт! И спорить-то, по сути, глупо… Можно, разумеется, попробовать, рискнуть. Себя пойму… И буду чист — как стеклышко. Но!..»

— Сколько уже падало обратно на рельсы? — чуть слышно спросил Колокольников.

— Этого я не могу вам сообщить, — благодушно улыбнулся толстяк, будто говорил о сущем пустяке, который все же приятен ему. — Нельзя. Секрет.

«Нельзя… Вот ведь в чем штука… Умей слушать — и услышишь… Значит, могу промахнуться? Даже не по своей вине… Если бы многие — пусть почти все! — возвращались, не стали бы делать секрета. Вопили бы, наоборот, на всех углах. Выходит, шансов практически нет?!»

— Выпустите меня отсюда! — теряя самообладание и внезапно покрываясь испариной, срывающимся тонким голосом закричал Колокольников.

Ему почудилось, что воздуха больше нет, что он задыхается, будто ледяная змея вдруг хищно обвилась вокруг шеи, что рядом стоит непроглядная тьма, хотя и били в лицо слепящие прожектора — а в двух шагах катапульта, чудовищное, великое сооружение! — и тьма эта надвигалась отовсюду, похожая на зыбкое тело спрута, надвигалась, касаясь липкими, мерзкими щупальцами, и он забился, заметался в этом сатанинском круге, как в клетке с дикими зверями, разинувшими жадные, алчущие его плоти и духа зловонные пасти, и он рванулся в сторону, помчался куда глаза глядят, поминутно обо что-то спотыкаясь, наталкиваясь на какие-то предметы, которых не мог, ослепленный, различить, а всюду, точно острые капканы, клацали истекающие голодной слюной клыки — вот, за спиной, совсем уж близко! — и прутья клетки, границы света и тьмы, больно били при каждом неверном движении…

— Выпустите меня! К черту, к черту, не хочу!.. Не надо!.. Я боюсь!

«Антраша… Аттракцион… Вот развлечение!.. Боже мой! И кто придумал это? Или… так и было всегда — взлететь и упасть, на рельсы или мимо? Идиотская командировка… Словно знали, понимали… Но душно-то, душно как!.. И еще просить прощения? У себя самого?!»

Он дернулся в последний раз, но теперь удачно — незримая пасть, промахнувшись, злобно лязгнула у самого уха, и он вырвался из окаянной клети, выломав вслепую самый податливый прут или просто найдя наконец ту заветную щель, сквозь которую проник сюда, — сзади грохнуло что-то, замыкаясь для него навсегда, и тогда он помчался по темной пустынной улице, покинутый и беззащитный, и владел им только ужас, панический страх, только это… только это, а вот понимания — никакого, впрочем, до него ли было теперь…

Из-за угла вынырнул, будто народился на пустом месте, желтый огонек.

— Такси, такси!

Машина, взвизгнув тормозами, замерла, и он, втиснувшись в ее урчащее стальное тело, прильнул к теплому и мягкому сиденью, растворился в нем, слился с ним и лишь тогда смог, дух едва переведя, громко прошептать: