Константин Якименко - Абсолютное счастье

Якименко Константин Николаевич

Абсолютное счастье

Открывается дверь - ну, вы знаете, символ начала новой жизни: по ту сторону остаётся всё плохое, всё, от чего хочется избавиться, отделаться и не вспоминать о нём больше, а по эту... что? Ну, конечно же! - абсолютное счастье - так говорят. Сегодня моя дверь зелёная, как волны на поросшей водорослями реке поздним летом. Почему? Не всё ли равно? - может быть, мне просто так захотелось. И вот волны разбегаются в стороны, и в мой кабинет входит поэт.

На поэте - истрёпанные нестиранные джинсы и мятая бесцветная рубаха. Его волосы - цвета болотной грязи - длинные, непричёсанные; виноватые серые глаза уткнулись в пол. Вчера он читал своё последнее творение девушке в сиреневых очках, до тех пор пока она не спросила: неужели он серьёзно относится ко всей этой чепухе? Неужели, спросила она, ему нравится жить вот так, перебиваясь чем ни попадя от случая к случаю, вместо того чтобы (как все нормальные люди в наше время!) подумать о будущем, устроиться на приличную работу и зарабатывать деньги (опять эти банальные, навязшие в зубах нравоучения...), деньги, а не жалкие гроши - а он предпочитает писать свои стишки: да, это забавно (забавно! - сказала она), но разве так трудно понять, что Пушкина из него всё равно не выйдет, и даже Лермонтова, а в наше время (вот, снова!)... А потом он порвал перед её лицом листок с только что прочитанным, и она хихикнула: рукописи не горят, да? - а он повернулся и пошёл вон, уверенный: навсегда... И вот, день сегодняшний - и поэт здесь, в моём кабинете, явился за тем же, за чем приходили многие до него... за тем же, или?..

Он нерешительно шагает внутрь; отводит назад дверь и старательно прижимает её; делает ещё шаг, так и не поднимая глаз, будто его не интересует, кто перед ним - но тут я говорю:

- Проходи. Присаживайся.

Да, теперь поэт видит меня, зато я будто бы оставляю его без внимания: конечно же, я занят, как всегда, и разные мелкие людишки - они в некоторой степени интересуют меня, но чтобы тратить на них много времени... так должен думать он, и он думает, но не только об этом, а ещё и, например, о том, что, как обычно, забыл причесаться... Но всё-таки плавно опускается на стул, будто боится, что тот не выдержит его (его! это тщедушное вместилище беспокойных мыслей!), но глаза снова уткнулись в пол, в загадочный сумрак под столом, где изредка пробежит таракан - городской хозяин вечности. Однако время идёт, и, чтобы зря не терять его, традиционным вступлением я вырываю гостя из небытия:

- Я заберу твою жизнь, - так я говорю сегодня, и точно так же говорю всегда.

В этот миг всё и начинается - всегда, но не сегодня. Мы встречаемся, поэт и я; он полон усталости и тоскливой скуки: ну когда же, когда? - но не страха, его как раз и нет. Вчера здесь сидел крутой; в новом, отливающем синевой костюме, прилизанный - куда там поэту! - он занял тот же стул (вот вам и справедливость: некоторые так любят всюду её искать!). У пришедшего было множество вопросов: кто я такой, чем занимаюсь и по какому, собственно, праву нахожусь в данном помещении; где и как зарегистрирована моя фирма и кто, чёрта лысого, разрешил мне это и, кроме того... Но прежде, чем из нетерпеливой глотки вырвался хоть звук, я произнёс ту самую фразу - и крутой чуть вздрогнул: да, он привык обеими ногами ощущать под собой твёрдый камень реальности, однако сейчас камень дал трещину. Потом он попросил меня повторить - глупый, не в моих привычках озвучивать одну и ту же мысль дважды - и я сказал:

"Не надо объяснять мне, зачем - как тебе кажется - ты пришёл сюда. Ко мне приходят лишь за одним - ты знаешь, ведь ты читал объявления и видел вывеску".

Меня не интересуют твои желания, говорил я ещё, - вернее, то, что ты думаешь о них; меня не интересуют подробности - я знаю их сам; ты здесь: этого достаточно. Ты пришёл получить то, что хочешь - на самом деле хочешь и ты это получишь. Но взамен я заберу твою жизнь.

Крутой сказал, чтобы я прекратил издеваться, а его пальцы уже невольно нащупывали рукоять - и я улыбнулся. Подумай сам, произнёс я мягко, если ты сейчас это сделаешь, и если не промажешь, мои мозги будут на столе классное зрелище, тебе всегда такое нравилось, разве нет? Их можно собрать, выплеснуть на сковороду и тут же поджарить - о, уверяю, ты не ошибаешься, это действительно вкусно! А потом тебе останется лишь сидеть и ждать, пока сюда не войдут двое или трое; они сгребут тебя в охапку и уволокут сам знаешь куда, где никто не станет с тобой церемониться, потому что доказательства, как говорится, на лице!

Я держал его, как кобра мышь, но у крутого ещё были силы, много нерастраченной энергии - и вот он, резво вскочив, вырвал из кармана мобилу и стал в спешке набирать номер - три раза, потому что дважды ошибся в одной цифре. Только через десять секунд он всё понял и теперь, зачем-то продолжая вертеть пальцами бесполезный аппарат, глядел на меня широкими глазами, одинокими, как два острова посреди Тихого океана. И я, буравя острова аж до недр земных - но при этом само спокойствие! - сказал: "Ну, садись же", - но крутой бросился к двери, алой как насытившийся плотью адский костёр; схватил её за ручку, сжал, насилуя толстыми пальцами - разумеется, безуспешно: дверь, путь в один конец, этот символ... вы ещё помните, да? А потом он кричал, что когда уйдёт отсюда, то обратится в кое-какие органы, а я - ну просто журчание ручейка - проговорил:

"Ты наконец сядешь на место, чтобы я мог спокойно сделать дело?"

Мы снова встретились, и крутой - кстати или не совсем - вспомнил здорового азиата (которому так и не отомстил!), сломавшего ему ребро три года назад; а я сказал:

"Не сомневайся: ты выйдешь отсюда бесконечно счастливым", - и, когда он окончательно ощутил себя чужаком в чужой земле, добавил: - "Но ведь ничто в этой жизни не даётся даром, не так ли?"

Крутой орал; он матерился через слово и называл имена. Эти имена должны испугать меня, считал он - ну, они ведь испугали владельца банка (кстати, за два квартала отсюда) - а ведь кто такой банкир, и кто такой я? Да, правда, если подумать: кто такой я? А я только лишь глядел на него: вот ещё одна минута напрасно потраченного времени - из таких минут можно сложить годы полноценной жизни, но где же они теперь? Затем я осведомился, закончил ли он уже; но крутой будто не слышал. Я откровенно заскучал; встал и повернулся к нему спиной: ну, и что ты сделаешь? Он замолк на полуслове: блаженная тишина, наконец-то! Когда сядешь на стул, дай мне знать, сказал я, а крутой вдруг вежливо поинтересовался, кто у нас крыша и, если он конкретно не прав, то почему бы не сказать об этом прямо? И я ответил: ты можешь ещё час торчать здесь; можешь торчать два, и три, и больше; можешь грузить меня своей ерундой, одновременно трахая в мыслях новую молоденькую продавщицу из соседнего магазина; но пойми - не притворяйся глупее, чем ты есть, здесь всё равно нет зеркала - пойми, что, какой бы ты ни был крутой и сколько бы ни задолжал твоему боссу владелец той лавчонки, ты всё равно сядешь на этот стул. Нет, ты ни в чём не виноват, и вообще - какая, к япона матери, вина? Просто потому, что ты здесь. И больше никаких объяснений.