Андрей Синицын - Eurocon 2008. Спасти чужого

– Ты не понимаешь! Компьютер это компьютер. А тут...

– Давай я тебя подсажу. Внутри очень тесно, предупреждаю. Так... Вот шлем, надевай. Теперь подожди, я тебя подключу.

– Да, ребята... – послышалось из темноты, моргающей разноцветными светодиодами. – Это вам не «Сессна»! Ой! Мама!!! О-о-о...

– Подключил.

Из «Ворона» доносились экстатические охи и вздохи.

– Закрой ее для полноты картины, – посоветовал Хусаинов.

– Не надо, – сказал вполголоса Чумак. – Ее тогда вообще оргазм хватит. И после этого у нее плохо будет получаться с мальчиками. А впрочем... Леночка! Хочешь, мы тебя закроем на пять минут? Для окончательной профессиональной деформации.

– Да-а-а!!!

Чумак захлопнул порт. Обернулся к Стасу. Тот стоял, держа под мышкой алый мотоциклетный шлем.

Чумак закусил губу и прищурился.

– Дать бы тебе в морду... – протянул он.

Хусаинов толкнул его, показывая глазами на «Ворон»: тот все видел и слышал. Чумак отмахнулся.

– Игорь, он не виноват, – прошептал Хусаинов. – Это мы сами так его настроили. Он все время хотел нам что-то доказать. Ну и перестарался.

– Не знаю, что сделаю, если он сядет в машину командира, – прошипел Чумак. – Даже не знаю. Я возился с ним ради Боба, ради звена. А он все испортил... Козел это нарочно придумал. Отдать ему машину Боба – да большего позора для нас представить невозможно!

Стас подошел к «Ворону», поставил шлем на крыло.

И быстрым шагом направился к выходу из ангара.

Его никто не окликнул.

Когда из танка выглядывает механик-водитель, а на башне сидит командир, танк не страшен. Но движущийся танк, задраенный по-боевому, наводит ужас. Машина кажется вам живой. Вы не знаете, чего от нее ждать. Пускай она до последней заклепки своя, русская, первое желание – отойти подальше с ее пути. А то мало ли что у нее на уме...

«Ворон» не выглядел страшным. Он был таинственным, загадочным, но не зловещим. С ним хотелось познакомиться ближе, спросить, как дела, о чем он думает, куда собрался. Поговорить на равных.

Стас проводил глазами две машины, выруливающие на старт. Поднял руку, чтобы помахать вслед... И опустил ее.

Поправил на плече сумку с личными вещами и зашагал по краю летного поля.

Его догнал открытый джип. За рулем сидел лейтенант Миша.

– Зря ты, – сказал он. – Попомни мое слово, очень зря. Ладно, прыгай, до КПП подброшу.

– Я лучше пройдусь на прощанье. И ничего не зря. Для меня тут нет места. А в линейных полках вакансий полно.

– А с этими... – Миша мотнул головой в сторону двух «Воронов», пробующих рули на взлетной. – С ними тебе никак?

– Сам подумай, если бы было иначе, меня бы отпустили так легко? Люди годами добиваются перевода. А мне Козлов лишнего слова не сказал.

Миша понимающе кивнул.

– Только не злись, но ты по его понятиям вроде как порченый. То, что машину грохнул, – ерунда, тут их целое кладбище. Но ты слишком долго летал в «слабом звене». И они тебя за своего держали, не пытались съесть. Это для Козла дурной знак.

За спиной раздался глухой свист. Стас оглянулся. «Вороны» пошли на взлет. Отчего-то защемило сердце.

– Кстати, вспомнил. Мне тут рассказали про потные ноги Чумака. Ерунда полная. Они когда в полк пришли, эти «экспериментаторы», Козел им лекцию прочел о моральном облике военного летчика, а потом говорит: покажите носки. У всех нормальные, у Чумы в цвет российского флага. Козел спрашивает – что такое? А Чума возьми да ляпни, мол, в форменных ноги потеют. Ну и загремел сразу в дежурные. Его потом этими потными ногами донимали все, кому не лень. Я-то думал, забавная история, а ничего особенного...

– Ему действительно в форменных носках плохо, – сказал Стас. – Он в спортивных ходит на службу, а они же не бывают уставного цвета, и он себе заказывает за большие деньги.

– «Экспериментатор»... – Миша фыркнул. – Как ты только с ними такими уживался?

– Прекрасно, – ответил Стас.

«Пока не оказалось, что я им совершенно чужой... – добавил он про себя. – Бобров, уникальный человек, способен настолько понять чужака, чтобы заступаться за него, выручать. А главное – прощать. Чума и Хус многому научились у Бобра, но этому не смогли. Командира они любили, а меня терпели. Интересно, кого они в состоянии понять и простить? Никого?»

– Странные они, – сказал Миша.

– Совершенно нормальные. Просто озлобленные. Несчастные люди, в общем.

– Ну-ну... – протянул Миша недоверчиво. – Ладно, брат, счастливо! Авось еще свидимся.

Джип умчался. Стас неспешно пошел через поле, держа курс на дырку в заборе.

«Надо все-таки на прощанье зайти к Боброву, – думал он. – Страшновато, но придется. Не прогонит же с порога... Надо взять и рассказать ему все, что я понял. И поблагодарить. Вряд ли ему станет легче, но это важно для меня. Еще извиниться перед Леной. За что? Да все за то же. Неизвестно, кто тяжелее переживает отлучение Боброва от неба, он сам, или его дочь. А я виноват, пусть косвенно, пусть это вообще недоказуемо, но я виноват, и я попрошу у нее прощения.

Надо, надо, надо.

А может, не ходить?

Ведь если Бобров и сдержится, то Лена наверняка такого наговорит... И придется слушать. И кивать. А я полгода в «слабом звене» только и делал, что слушал да кивал. Сыт по горло. Оно мне надо снова? Ну виноват я, виноват, что теперь?!

В конце концов, я поступил чисто по-бобровски: сам себя наказал. И хватит.

Есть теперь для меня смысл идти к Боброву?»

Решая этот вопрос, Стас так разволновался, что полез в узкую дырку не с той ноги и застрял. Намертво. Подергался немного и принялся хохотать. Он смеялся до тех пор, пока его, красного и в слезах, не вытащил из дырки Пух.

– Что, попал в безвыходное положение? – ехидно спросил комэск.

Стас шмыгнул носом, утерся рукавом и ответил:

– Нет.

Надвинул фуражку на глаза и быстрым шагом направился в сторону военного городка. Миновал свой дом.

И пошел дальше.

Странно. С чего бы это вдруг сотрудника прокуратуры дёрнуло заняться расследованием заурядного несчастного случая? Делать больше нечего?

Хорошо-хорошо, согласен, случай не совсем заурядный, можно даже сказать, неслыханный: посреди некогда стольного Санкт-Петербурга медведь загрыз человека. Вопреки поэту. «Пышных развесистых клюкв и медведей на Невском не видно...» Выходит, что встречаются иногда. Пусть не на самoм Невском, но встречаются. И медведи, и, сдаётся мне, пышные развесистые клюквы. Однако прокуратура-то здесь при чём? Ну, загрыз. Загрыз и загрыз. Событие, достойное внимания райотдела милиции. По силам участковому инспектору, в исключительном случае – оперу.